Правила Константинопольского синода 1276 года - Мария Владимировна Корогодина

тоже не могли быть допущены при епископе Феогносте, прекрасно знавшем, о чем он спрашивал и что ему ответили. Наконец, отсутствие перевода последней статьи с вопросом, непосредственно касавшимся Сарайской епархии и самого епископа Феогноста, убедительно показывает, что он не участвовал в подготовке перевода и что перевод был сделан после его смерти.

Можно полагать, что, если бы перевод правил готовился при епископе Феогносте или митрополите Максиме, он был бы максимально точным. Архиереи последней трети XIII – начала XIV в., постоянно занимавшиеся каноническими текстами, были знакомы с основными принципами перевода церковных правил, которые требовали буквальной, точной и полной передачи постановлений. Напротив, древнерусский вариант правил Константинопольского синода сильно сокращен в сравнении с первоначальным греческим текстом и часто представляет собой пересказ синодального постановления, а не его перевод, в результате чего смысл постановлений порой ускользает. Это убеждает в том, что правила оказались в руках неумелого переводчика, который плохо знал язык оригинала и едва улавливал смысл, передавая его по своему разумению и не заботясь о точности нюансов. Маловероятно, чтобы такой перевод был подготовлен в окружении кого-либо из Киевских митрополитов, многие из которых были греками.

В то же время рукописная традиция показывает, что на рубеже XIV–XV вв. уже существовало не менее трех древнерусских вариантов деяний синода, восходящих к одному источнику. Это не позволяет датировать перевод временем, близким к созданию старших древнерусских списков правил. Для появления нескольких редакций перевода, которые входят в разные типы книг и, следовательно, были созданы разными составителями, должно было пройти немало времени. Эти соображения позволяют относить перевод к середине – второй половине XIV в.

Такая широкая датировка подтверждается сопоставлением с текстами, появляющимися в XIV в. Как мы видели выше, заданные на Константинопольском синоде вопросы были продиктованы отсутствием в XIII столетии в древнерусских богослужебных книгах указаний по многим насущным проблемам. Однако к середине XIV в. ситуация изменилась, и многие темы, затронутые на синоде, получили освещение в древнерусской традиции. Так, в приписке к Устюжской Кормчей, палеографически датируемой XIV в., говорится о запрете епископу, принявшему схиму, сохранять священный сан[165], что находит соответствие в статье 15 исследуемого текста. В Чудовской редакции Кормчей середины XIV в. [Корогодина, 2017a, т. 1, с. 226–235] статья об облачении умерших иноков, выписанная из Студийского устава, получила продолжение с описанием одеяний почившего епископа[166], сходным с правилом 13 русской версии Константинопольского синода.

Наиболее ранние требники, в которых подробно зафиксирована архиерейская служба, относятся к рубежу XIV–XV вв.[167] Наконец, в правилах Константинопольского синода впервые упоминается употребление антиминсов как переносных престолов. Старший сохранившийся антиминс, данный Новгородским архиепископом Нифонтом, датирован 1148 г.; следующие антиминсы относятся к XIV в. [Срезневский, 1874, с. 15–21]. Этот перечень свидетельствует о том, что чины, описанные в русских статьях правил Константинопольского синода, стали входить в богослужебную практику на Руси в XIV в. Именно в это время могли быть созданы те статьи, которые не находят параллелей в греческом тексте и которые можно счесть русскими по происхождению.

Особенную близость к статьям, вошедшим в правила Константинопольского синода, обнаруживают новгородские памятники. Сюда можно отнести чин дьяконской проскомидии, от которой собор епископов отказался еще в 1273 г., но которая сохранялась в новгородских землях вместе со Студийским уставом на протяжении XIV в. [Пентковский, 2001а, с. 77]. В Новгороде формируется в конце XIII в. местная традиция архиерейской службы на Воздвижение Креста, зафиксированная в «Уставе великыя церкви святыя София» архиепископа Климента [Пентковский, 2001б, с. 190–191]. К новгородским землям относится раннее использование антиминсов в XII и XIV вв. [Срезневский, 1874, с. 15–21]. Кроме того, в древнерусский перевод правил Константинопольского синода было целиком включено правило Новгородского епископа Ильи, разделенное на две статьи. Другой яркий новгородский памятник – «Вопрошание Кирика» – не цитируется дословно, однако русские статьи правил имеют с ним многочисленные переклички, касающиеся освящения кутьи, Воздвижения Креста, использования антиминсов. Это заставляет думать, что составители русских статей были знакомы с новгородским «Вопрошанием Кирика».

Наконец, можно отметить и обратный процесс – проникновение греческих постановлений Константинопольского синода в новгородские тексты. Первая статья синода посвящена архиерейской службе с чтением Евангелия; эти особенности богослужения получили отражение в «Уставе великыя церкви святыя София» и в «Службе Новому лету», входивших в новгородские рукописи второй половины XIV в. [Пентковский, 2001б, с. 212–213].

Учитывая сказанное, можно предположить, что перевод правил Константинопольского синода был сделан в Новгороде. Возможно, греческий список правил, привезенный епископом Феогностом, попал в Новгород вместе с Кормчей книгой, которую архиепископ Новгородский Климент получил для переписки после Переяславского собора 1280 г., состоявшегося вскоре по возвращении епископа Феогноста из Константинополя [Корогодина, 2017а, т. 1, с. 66–70].

Из всех правил Константинопольского синода в древнерусском переводе одно обращает на себя особое внимание – правило о запрете епископу-схимнику занимать архиерейскую кафедру (статья 15). Остальные статьи рассматривают обыденные ситуации, регулярно случающиеся в повседневной жизни. Даже особенности богослужения на тот или иной праздник повторяются из года в год; как заданные епископом Феогностом вопросы, так и древнерусские дополнения касаются проблем, с которыми непременно сталкивается клир. Только одна статья говорит об исключительной, чрезвычайно редкой в Киевской митрополии ситуации – о епископе, желающем взойти на кафедру после принятия схимы[168]. Единственный известный случай – история архиепископа Новгородского Моисея, который в 1330 г. сошел с кафедры и принял схиму. Согласно летописным известиям, новгородцы начали уговаривать его вернуться на кафедру вскоре после пострига, однако бывший владыка отказался. Лишь после внезапной смерти во время чумы его преемника, архиепископа Василия Калики, Моисей согласился снова занять Новгородскую кафедру в 1352 г. Возможно, затяжной конфликт архиепископа Моисея с митрополитами Феогностом и Алексием, повлекший за собой увещевания в его адрес со стороны патриарха Константинопольского Филофея Коккина [РИБ, т. 6, Приложения, стб. 52–64; Мейендорф, 2003, с. 57–58], стал причиной скоротечности вторичного архипастырства Моисея, окончательно оставившего кафедру в 1359 г.

Схимнический постриг и повторное восшествие на святительскую кафедру Моисея являются уникальными событиями в Киевской митрополии. Ему дважды пришлось решать вопрос, может ли принявший схиму епископ вернуться на кафедру, и он решал его по-разному. Впервые – после пострига в 1330 г., когда клир уговаривал его вернуться на кафедру, но Моисей настоял на том, что схимник не может снова стать епископом. Во второй раз с теми же настойчивыми уговорами ему пришлось столкнуться в 1352 г., когда новгородцы неожиданно остались без пастыря после скоропостижной смерти архиепископа Василия Калики во время морового поветрия – и в это неспокойное время Моисей решился снова возглавить епископию.

Внимание к данной теме, не имеющей иных параллелей, не может быть случайным. Известно лишь два древнерусских текста, запрещающих