Тварь. Графские развалины - Виктор Павлович Точинов

class="p1">Что характерно, ни одного слова о том, что происходило между ними по ночам в эти годы, Марьяна сыну не сказала. Ни одного. Дневная жизнь и жизнь ночная — совершенно безмолвная — существовали сами по себе, никак не пересекаясь.

За пять лет ненависть Гнома могла выдохнуться и утратить остроту — но не выдохлась и не утратила. Он был подобен камню, брошенному кем-то вертикально вниз с большой высоты, ускоряющемуся и набирающему убийственную энергию с каждой секундой полета — а земли все нет и нет, земля куда-то подевалась, полет длится и год, и два, и три... — уже не вспомнить, кто бросал и в кого при этом метился, скорость падения невообразима и набранная энергия чудовищна, и нет уже силы, способной отклонить полет...

Он убил ее просто.

Сунул в один из своих тайников — из тех, о которых знала Марьяна и регулярно их проверяла — литровую бутылку паленой водки со своими тщательно стертыми отпечатками. Содержимое емкости уже само по себе могло убить двоих-троих непривычных к такому пойлу людей. Но он отлил оттуда около пятой части псевдо-водки, пополнив дефицит изопропиловым спиртом и остатками соляной кислоты, уцелевшей со времен жуков и тритонов. Что терзаемая жаждой Марьяна не обратит внимание на сорванный поясок пробки, Гном был уверен. Да и задумываться пропитанным алкоголем мозгом: зачем непьющему сыну водка? — едва ли станет.

Подготовив все, он ушел на вечерний променад.

Когда вернулся — она была жива. В бутылке оставалось на донышке — но Марьяна была жива. Валялась на полу, хрипела-побулькивала, бессмысленно дергала головой и конечностями. Судя по всему, она уже ничего не видела и не понимала.

Гном зажег сложенные в печь растопку и дрова — июнь стоял на редкость холодный, топить приходилось регулярно. Подождал, пока прогорит до углей, до конца задвинул печную заслонку — и ушел снова. Из печки медленно пополз угар, превращая избу в газовую камеру...

Глава 2

31 мая, суббота, день, вечер

1.

В том, что касалось Ады, предположения Кравцова подтвердились. Она позвонила.

Позвонила около полудня, сказала, что уезжала на два дня, и намекнула более чем прозрачно, что совсем неплохо бы им увидеться.

И тут Кравцов сделал то, что и собирался.

— Извини, но я сегодня занят, — холодно сказал он. — Пишу. Не оторваться, вдохновение накатило. Если хочешь, позвони завтра.

Пока Ада пыталась найти ответ, он распрощался и отключился.

Не слишком, конечно, вежливо. Зато живо расставит все точки на их законные места: над “i”, над “ё”, и в конце предложения. Если Аделина действительно ведет свою непонятную игру — позвонит завтра, никуда не денется. Если нет — тогда лучше держать ее от всей здешней бесовщины подальше...

Солгал ей Кравцов лишь отчасти. Действительно был занят. Но не писал — изучал оставшуюся от Вали Пинегина тетрадь. Это оказался дневник. Хроника пребывания Вали в должности сторожа “Графской Славянки”.

Но дневники, как известно, бывают двух родов. Дневники первого рода люди пишут для того, что бы их кто-либо когда-либо прочел (а то, чем черт не шутит, и опубликовал). Подобные писания отличаются правильным с точки зрения грамматики строением фраз, а также стараются осветить наиболее полно всемирно-историческое значение личности писавшего. И чаще всего написаны вполне разборчивым почерком.

Дневник Пинегина принадлежал к другому роду. Записи он вел исключительно для себя. Причем, по всему судя, даже не рассчитывал с умилением перечитывать в старости. Понятные только автору сокращения и ссылки на только ему известных людей и события; отдельно написанные ключевые слова — явно для того, чтобы не забыть какую-то важную для писавшего мысль... Многое густо зачеркнуто — пункты в списках каких-то не то вещей, не то запланированных дел... Плюс ко всему Валя обладал трудночитаемым почерком. Но некоторые — самые важные? — слова Пинегин писал крупными печатными буквами. И порой обводил в рамочку. На исчерканных и покрытых затейливой вязью страницах они сразу бросались в глаза.

Сомнения Кравцова: стоит ли читать сей, возможно интимный, документ? — рассеялись быстро. При беглом просматривании на четвертой или пятой странице он зацепился взглядом за пресловутую рамочку — от края страницы до края. В ней тщательно было выписано:

ОПЯТЬ СНОВИДЕНИЯ!!!!!!!!!!!!

Длинная цепочка жирных — кружок и заштрихованный овал над ним — восклицательных знаков завершала фразу.

Кравцов заподозрил, что речь идет отнюдь не об эротических снах скучающего в одиночестве студента. О снах-кошмарах. Но ничего похожего на описание пресловутых сновидений на этой странице не нашлось.

Зато через два листа Кравцов обнаружил новую рамочку, окончательно рассеявшую сомнения.

СНОВА ПОТОП — написал Пинегин, причем уже без восклицательных знаков. Что студент сделал таким образом памятку о весеннем разливе рек где-нибудь в далекой Якутии, — подобную вероятность Кравцов отмел сразу. Стоило признать: его предшественнику снились кошмары с теми же сюжетами. По крайней мере, кошмар с потопом...

Кравцов достал несколько чистых листов из принтера и стал тщательно расшифровывать пинегинские закорючки, записывая результаты нормальным почерком.

Через час выяснилось, что займет это немало времени. Относительно читаемый вид приобрела лишь одна страница из двадцати четырех.

Выглядела она — в изложении Кравцова — примерно так:

“11.04.03

Ос-к: 2 эт, пер. нет.

Кирпичи

Где-то [два слова неразб.] отец. Сев. склон снег. Траншея?

Церковь. Фриз гл к-ла. Кто помнит?

Пр-ти :

— [слово густо зачеркнуто, видна последняя буква — “ь”]

— [два слова густо зачеркнуты]

— [слово густо зачеркнуто]

— [два слова густо зачеркнуты]

— [два слова густо зачеркнуты]

— КАСКА

Аванс, З00 р. — Антохе за [неразб.]

Маринка — если согл. [два слова неразб.] кровать.

Проезд вых. д. 27 р.

Схема пер-ть”

Да-а, Шерлок Холмс быстрее справлялся с пляшущими человечками. А ведь это отнюдь не самая густо исписанная страница. К тому же кое-что оказалось нечитаемым в принципе.

Но остальное — прочитанное — вызвало заинтересованное любопытство Кравцова. И — массу вопросов.

Сюжет, в общем, ясен. Парень приехал, расположился, бегло осмотрел окрестности. Составил список, что привезти из города. Вычеркнутое, очевидно, привез.

Но слово “КАСКА” в сочетании с другим — “кирпичи” — написанным чуть выше, заставило призадуматься. Выходит, Валя Пинегин с первого посещения учел опасность роняющих кирпичи развалин... Почему тогда все же словил кирпич макушкой? Не смог раздобыть каску? Ерунда, тут даже не обязательно нужна строительная или шахтерская, подошла бы любая — пожарная, военная... Хоккейный шлем, в конце концов, в любом спортивном магазине их