Народное государство Гитлера: грабеж, расовая война и национал-социализм - Гётц Али

Деньги приходилось постоянно допечатывать. Новая валюта существовала всего семь месяцев, когда в феврале 1943 года финансовый отдел рейхскомиссариата Украины заявил о «крайне критической ситуации», поскольку за несколько месяцев обращение банкнот увеличилось на 80 %, причем большая часть вскоре обесценившихся денег, «особенно из карманов военнослужащих вермахта», перекочевала в руки «местного населения»[571]. В 1942 году «оккупационные расходы на 90 % приходилось покрывать за счет выпуска казначейских обязательств в ЦБУ [Центральном банке Украины]», то есть с помощью печатного станка[572].

Рядовой потребитель

Ни в Первую, ни во Вторую мировую войну немцы не могли в достаточной мере обеспечить себя продовольствием из собственного сельского хозяйства. Даже приложив максимум усилий, нацистскому руководству удалось обеспечить производство необходимых продуктов питания только на 83 %. В любом случае импорт (особенно растительного жира и дешевого фуражного зерна) оставался необходимым для обеспечения населения достаточным количеством продовольствия. Сложившаяся ситуация характеризовала продовольственный баланс большинства стран Западной и Центральной Европы. Так, британскому флоту вновь удалось постоянно угрожать Германии морской блокадой, тем более что последствия войны уменьшили доходы рейха и, таким образом, основу для самообеспечения. Отправка сырья для производства вооружений привела к дефициту искусственных удобрений, для производства которых использовался тот же азот, что и для производства пороха; кроме того, вскоре стало не хватать рабочего персонала, лошадей, тракторов, новых машин и горючего; своевременная заготовка семян, быстрый сбор урожая в нужный момент были затруднены. Поэтому после начала войны нацистское руководство тут же решило использовать труд польских рабочих, особенно в сельском хозяйстве.

Кроме того, рейхсминистерство продовольствия заблаговременно подготовилось к предсказуемым проблемам. С 1936 года ответственные лица заботились о накоплении запасов зерна в рейхе и повсеместно (с помощью субсидий и налоговых льгот) строили хранилища для силоса и склады зерна[573]. Геринг считал эти здания «относящимися к косвенному вооружению». Для ускорения процесса летом 1938 года он назначил Герберта Бакке, энергичного статс-секретаря рейхсминистерства продовольствия, «специальным полномочным представителем по строительству зернохранилищ»[574]. Запасы на 30 июня 1939 года составили 5,5 млн т, годом позже – почти столько же. Тем не менее 30 июня 1941 года запасы опустились до 2 млн т, а 30 июня 1942 года – до едва ли 670 тыс. На напряженной встрече у Геринга в августе 1942 года было принято решение отныне еще более интенсивно, чем ранее, вывозить продовольствие из оккупированных стран. В результате к лету 1943 года Бакке удалось вновь увеличить запас зерна рейха до 1,2 млн т и даже до 1,7 млн т к 30 июня 1944 года[575].

В отличие от 1914 года еще на этапе мобилизации в конце августа 1939 года рейхсминистерство продовольствия ввело в действие дифференцированную карточную систему и выдало населению продуктовые карточки за несколько дней до вторжения в Польшу. Отчаянно желая мира, впечатленная анализом ситуации Сартром Симона де Бовуар писала 28 августа 1939 года о подготовке Германии к войне: «Войну не начинают с хлебных карточек»[576]. Таким образом, 1 сентября началась замысловатая, заранее подготовленная политика распределения, действовавшая почти до последнего дня войны.

В 1939 году сотрудники и консультанты Бакке сократили производство мяса и яиц до минимума, считавшегося слишком затратным для продовольственной промышленности, но необходимого для поддержания настроений народа и физиологии человека. Так как для производства одного килограмма мяса требуется фураж, эквивалентный примерно 5 кг зерна, аграрную базу можно было бы использовать гораздо эффективнее. В значительной степени стабильные цены и драконовские штрафы установленные для торговцев черного рынка и подпольных продавцов мяса поначалу позволяли поддерживать довольно приличный продовольственный рацион. Карточная система воспринималась справедливой, тем более что она с самого начала различалась для отдельных категорий получателей карточек: рабочих, занятых на тяжелых и особо тяжелых работах, беременных и кормящих матерей, детей, больных и просто рядовых потребителей. Разумеется, учитывались и региональные особенности питания.

Хотя еда была должным образом нормирована, а пищевые привычки адаптированы к войне, нехватка сохранялась. Но в отличие от Первой мировой войны на этот раз германское руководство переложило покрытие объективно существующего дефицита на народы оккупированных стран, преследуемые меньшинства и советских военнопленных. Это означало голод в Польше, в Греции и особенно – в Советском Союзе, а также голодные смерти в психиатрических больницах, гетто, концентрационных лагерях и лагерях для военнопленных. В русле такой политики Геринг не раз заявлял: «Когда речь идет о голоде, то пусть голодают не немцы, а другие»[577].

Из этого основного соображения следовала одна из главных директив господства над Советским Союзом: «Поэтому ни при каких обстоятельствах речь не идет о сохранении прежнего уклада этой страны, а наоборот – о сознательном отходе от него и включении пищевой промышленности России в рамки Европы. Это неизбежно приведет к исчезновению как промышленности, так и значительной части населения». В другом месте того же документа сказано: «Многие десятки миллионов людей станут лишними в этих [русских] районах и вымрут либо переселятся в Сибирь». Планировалось, что они пойдут туда пешком[578].

Хотя генерал-квартирмейстер сухопутных войск Эдуард Вагнер еще 13 ноября 1941 года говорил: «Не работающие в лагерях военнопленные должны сдохнуть от голода», но в декабре политика изменилась. Отныне следовало «сделать снова пригодными для работы как можно больше военнопленных и сохранять их». Изменение было вызвано поражением Германии под Москвой и перестройкой германской стратегии и военной экономики на более длительную и весьма неопределенную войну. Теперь по возможности всех подходящих заключенных следовало использовать в качестве подневольных рабочих. Но это решение было принято слишком поздно для многих из полностью истощенных людей и очень медленно претворялось в жизнь.

Это не означало прекращения политики голода в целом, особенно в отношении жителей советских городов. Вагнер запретил «любую передачу продовольствия, предназначенного для войск, населению оккупированных территорий». Для улучшения рациона трехмиллионной армии следовало искать себе пропитание «в сельской местности», от офицеров службы снабжения требовали безжалостной реквизиции. Эта практика сочеталась с намеренным прекращением поставок продовольствия с аграрного юга Советского Союза в северные районы и городские центры. По пути наступления после прохода армии оставались целые районы, в которых германские солдаты и руководители сельским хозяйством забрали все съестное. В декабре 1942 года руководители германского аграрного управления югом России говорили о «зоне саранчи протяженностью 800–1000 км», из которой должно быть вывезено все[579].

«По экономическим причинам, – как заранее решило германское руководство, – захват больших городов нежелателен. Гораздо выгоднее их блокада». 10 сентября 1941 года эксперт