Белый омут - Фёдор Григорьевич Углов

растерялась и с минуту смотрела на него, не зная, что ей делать — пройти мимо или приличия ради остановиться. Она не видела Николая с прошлой осени, когда они расстались; он жил в другой деревне, слышала, что он менял одну работу за другой, был и шофером, и экспедитором, и грузчиком в райпотребсоюзе, нигде не задерживаясь, пропивал все, что зарабатывал, но почему-то не думала, что встретит его таким постаревшим, с ранней, пробившейся в курчавых светлых волосах лысиной, таким опустившимся и жалким. Похоже, что Николай давно не мылся, спал не раздеваясь, не снимая кирзовых сапог и затасканного ватника — небритый, нечесаный, с синевато-багровым лицом, воспаленными глазами, с запекшейся на губах белой накипью.

— Давай, Цыганка, без стеснениев! — Николай схватил Катю за руку и потянул к костру. — Тут все свои! Садись! И курсантов зови — они тоже люди, есть-пить хотят! А мы не разоримся! Правильно я говорю, мужики, или кто мине поправит?

— Чего там! Милости просим! — раздались голоса.

— Вот видишь, какой народ сознательный, а? — Николай развел руками и растянул в улыбке мокрые губы. — Это высокие люди, не нам чета!.. Я при них заместо егеря буду — поняла? Ну вот… Такой, выходит, уговор между нами! И они мине сроду не обидят — ни-ни!

От костра поднялся тучный человек в старом кителе, синих брюках, заправленных в болотные сапоги с вислыми отворотами, и, приблизясь к Кате, наклонил седую, стриженную под ежик голову.

— Будьте нашей гостьей! Если желаете, то и хозяйкой! Извините, конечно, нас, мы уже немного того… Прошу!

Он широким жестом пригласил Катю сесть на траву около пестрой клеенки, на которой валялись пустые бутылки из-под водки и коньяка, лежали грудой огурцы, ломти хлеба, стояли банки с консервами. В двух шагах полыхал и трещал костер, в закопченном ведре над ним булькала уха, пахло дымом, разваренной рыбой.

— Позвольте представить вам моих друзей! — отставной военный приосанился, тягучим, захмелевшим взглядом обвел всех, как бы прикидывая, с кого начать. — Ну вот этот, самый большой дядька, — можно сказать почти профессор, в некотором роде ученый… Образованнейшая личность! — Он показал на человека, который выделялся среди всех своей крупностью — могучим разворотом плеч, как у грузчика, большой головой в льняной кудели, огромными ручищами, державшими зеленую стрелку лука. — А теперь обратите внимание на другого гражданина! — Палец военного нацелился в поджарого, смуглолицего человека с темными усиками, на узкой и как бы чуть сплюснутой голове которого лепился сбоку черный берет. — Глядя на него, не подумаешь, что он ответственный деятель, можно сказать, почти начальник главка, весьма строгий с подчиненными, а для нас — свой парень и отличный рыболов-спортсмен!.. Рядом с ним хлебает ушицу его шофер Вася, молодой человек, но уже с опытом… Смысл его опыта состоит в том, чтобы не пить, когда пьет его хозяин, и не болтать о нем лишнего. Я верно излагаю ваш кодекс, Вася?

— Никто не спорит, — буркнул водитель и заскреб ложкой по дну чашки.

— Браво, «почти генерал»! — «Почти профессор» забил в ладоши — оглушительно, точно взрывал бумажные хлопушки. — Вы были неотразимы! Подвиньтесь, друзья, и освободите место для прекрасной незнакомки!

Катя стояла на свету, в цветастой яркой юбке и малиновой кофте, вся малиновая и от огня, веявшего жаром в лицо, и от смущения. Сцепив за спиной руки, она щурилась на огонь и растерянно молчала, потом, точно вспомнив, что пришла сюда не одна, оглянулась на курсантов.

— Ну как, ребята? Может, посидим немножко? С нас не убудет, а ума от хороших людей наберемся, а?

Держа поставленные торчком весла, Каргаполов переминался с ноги на ногу, ждал, что Катя найдет удобный предлог и они оторвутся от полупьяной компании.

Векшин неожиданно протиснулся между военным и «профессором», и не успел Иван опомниться, как Андрей уже протянул руку за граненым стаканом с темным, как густо заваренный чай, коньяком.

— Я присоединяюсь! — весело сказал он. — А клуб с танцами от нас не убежит! Чего смотришь, Иван? Пристраивайся!

— Я, пожалуй, пойду! — не совсем уверенно проговорил Каргаполов. — Подожду вас у клуба…

— А спиртного в рот не берете? — усмехнулся военный. — Похвально, конечно, но зачем лишать себя одной из радостей жизни? И пьющих вы, понятно, не уважаете и презираете?

— Я их скорее жалею.

— Браво! — «Профессор» снова захлопал в ладоши. — Достойный ответ!.. Я ваш единомышленник, но по слабости духа вынужден жалеть самого себя… Такая, брат, диалектика!

— Не в клуб же ты пойдешь, Вань, с моими веслами? — усмехаясь, спросила Катя. — Чего заводишься? Подожди чуток, а потом пойдем к нам, а там куда хочешь — на танцы так на танцы! Наливай, Николай, только чуть — слышь?

Она ловким движением подобрала юбку, присела у клеенки, приняла стакан, подняла его, любуясь, как он наливается цветом от костра, играет гранями.

— Ну, чтобы никому не кашлять! Всем быть здоровыми и долго не помирать!..

— Вот это по-нашему! Ай да Цыганка! Люблю отчаянных баб! — вскидывая руки и ударяя себя по коленям, кричал Николай. — Хошь ты меня и вытолкала из дому, а я на тебя зла не держу! Вот те крест! Ты только мотри — парня мне не испорть! Слышь? С кем ты его оставила?

— Не твоя забота! — отмахнулась Катя. — Нашел когда вспомнить о сыне! Отец называется!

«Это она нарочно, чтобы досадить мне, — думал Иван, опуская на траву весла и присаживаясь на березовый чурбак у костра. — Да и кто я такой, чтобы она церемонилась со мной?»

Потрескивали сучья в костре, жаркие волны обмывали щеки Каргаполова, но он не отодвигался от костра. За его спиной раздавались взрывы смеха, лязг стаканов и бутылок, а он глядел в огонь и жалел, что у него не хватило решимости оставить Катю с Векшиным и уйти.

Через полчаса, припадая на скрипучий протез, показался на свету костра паромщик — беспоясый, в рваной пестрой рубахе с расстегнутым воротом, потный и красный. На голове его торчали жалкие остатки волос — седые, будто в мыльной пене, клочья; курносое опухшее лицо с обгоревшими и жесткими, как медная проволока, бровями выражало досаду.

— Это с какого базара народишко к нам понабежал? — сипло выдохнул он. — Мы вроде приглашениев не посылали?

— Ладно, дядя Евсей! — сказал Николай. — Не обеднеем, поди… Достал чего или с пустыми руками?

— Тебе, Кольша, завсегда все трын-трава! Ни своего не жалко, ни чужого! В одно место вошло, в другое вышло, и ты опять налегке — и думать ни о чем не надоть!.. А вот попробуй достань ее на ночь глядя — обревешься! — Он приподнял подол рубахи, и из оттопыренных карманов его блеснули, как дула пистолетов, горлышки бутылок. — Всю