Обычные люди: 101-й полицейский батальон и «окончательное решение еврейского вопроса» - Кристофер Браунинг

«определение ситуации» (в данном случае то, что они участвуют в важном научном эксперименте, а не в причинении физических страданий другим людям). Идеи «верности, долга, дисциплины», требующие правильных, по мнению авторитета, действий, становятся моральными императивами, перевешивающими любое потенциальное сочувствие к жертве. Нормальные личности входят в «состояние исполнителя», в котором они становятся инструментами чужой воли. В таком состоянии они больше не чувствуют персональной ответственности за содержание своих действий, но только за то, насколько хорошо они их выполняют{491}.

Оказавшись в подобной ситуации, люди сразу же сталкиваются с целым рядом «обязывающих факторов» или «цементирующих механизмов», которые еще больше затрудняют неподчинение или отказ. Инерция процесса гасит любую новую или противоположную инициативу. «Ситуативные обязанности» или этикет придают такому отказу вид непристойного, грубого или даже аморального нарушения взятых на себя обязательств. А навязанный обществом страх перед потенциальной карой за непослушание действует как дополнительный сдерживающий фактор{492}.

Милгрэм прямо указывал на сходство между поведением людей в его экспериментах и в условиях нацистского режима. Он сделал следующий вывод: «Людей несложно подтолкнуть к убийству»{493}. Тем не менее Милгрэм отдавал себе отчет в том, что между этими двумя ситуациями имеются значительные различия. Как он сам признавал, участников его эксперимента заверили, что их действия не вызовут серьезного физического ущерба. Сами испытуемые не подвергались угрозам или давлению. И наконец, изображавшие жертв актеры не были объектом «глубокого обесценивания», достигнутого посредством систематической идеологической обработки испытуемых. В Третьем рейхе ситуация была иной: убийцы жили в условиях полицейского государства, где неповиновение могло иметь самые серьезные последствия и где их подвергали всесторонней идеологической обработке, однако при этом им было известно, что они не просто причиняют боль, но лишают людей жизни{494}.

Была ли бойня в Юзефуве разновидностью радикального эксперимента Милгрэма, который проводился в польском лесу с участием настоящих убийц и жертв, а не в лаборатории социальной психологии с участием ничего не подозревающих испытуемых и актеров, изображавших жертв? Можно ли объяснить действия 101-го резервного полицейского батальона, обратившись к наблюдениям и выводам Милгрэма? С объяснением Юзефува как примера подчинения авторитету возникает ряд сложностей, так как ни один из вариантов милгрэмовского эксперимента нельзя соотнести с исторической ситуацией в Юзефуве, а соответствующие различия образуют слишком много переменных, чтобы можно было прийти к каким-либо определенным научным выводам. Тем не менее многие идеи Милгрэма находят наглядное подтверждение в поведении и показаниях полицейских 101-го резервного батальона.

В отличие от лабораторной ситуации, в Юзефуве система авторитета, в рамках которой действовали люди, была довольно сложна. Майор Трапп был фигурой, обладающей не сильным, а, напротив, очень слабым авторитетом. Он сквозь слезы признал страшную суть предстоящей работы и призвал пожилых полицейских батальона отказаться от нее. Но, будучи слабой авторитетной фигурой непосредственно на месте событий, Трапп при этом являлся представителем высшего авторитета, который мог быть каким угодно, но только не слабым. Приказ о проведении массовой расправы был получен с самого верха, заявил Трапп. Сам он и батальон как боевое подразделение были обязаны повиноваться распоряжениям этой отдаленной власти, даже если со своей заботой о подчиненных Трапп допускал исключения для отдельных полицейских.

Что же двигало подавляющим большинством подчиненных Траппа, которые не вышли из строя? Был ли это авторитет, воплощаемый самим Траппом или теми, кто стоял выше? Воспринимали ли они Траппа в первую очередь не как авторитетную фигуру, а как личность – популярного и уважаемого офицера, которого они никогда не оставили бы в беде? И как насчет других факторов? Сам Милгрэм отмечал, что люди гораздо чаще объясняют свое поведение давлением авторитета, а не собственным конформизмом, ведь только первое дает им ощущение освобождения от личной ответственности. «Испытуемые отвергают конформизм и выбирают послушание как объяснение своих поступков»{495}. Но при этом многие полицейские признавались, что действовали под давлением конформизма – мыслей о том, как они будут выглядеть в глазах товарищей, – а не авторитета. По мнению Милгрэма, такое допущение является лишь верхушкой айсберга и этот фактор наверняка оказался еще более значим, чем люди готовы были признать. Если это действительно так, то в Юзефуве главную роль сыграл не авторитет, а конформизм.

Милгрэм тестировал эффект воздействия коллектива на поддержание способности индивидуума противостоять авторитету. Когда актеры, изображавшие сотрудников, отказывались продолжать эксперимент, настоящим испытуемым было гораздо легче последовать их примеру. Милгрэм пытался протестировать и обратное, т. е. влияние конформизма на усиление способности причинять боль{496}. Трое испытуемых – два актера и один ни о чем не догадывающийся участник – получали от ученого/ авторитетной фигуры указание причинить боль минимального уровня на свой выбор. Когда настоящий испытуемый действовал в одиночку и мог выбирать силу электрического удара по собственному усмотрению, он почти неизменно причинял минимальную боль. Но когда двое «сотрудников», всегда действовавших первыми, предлагали раз за разом повышать силу удара, настоящий испытуемый начинал действовать под их заметным влиянием. Хотя диапазон индивидуального варьирования был довольно широк, в среднем выбранная сила электрического удара находилась посредине между отсутствием какого-либо повышения и пошаговым повышением. Этого недостаточно, чтобы по-настоящему оценить воздействие коллектива, компенсирующее слабость авторитета. В эксперименте не было сочувствующего и при этом уважаемого ученого, предлагающего испытуемым покинуть пульт управления электрическим разрядом, в то время как другие – те, с кем испытуемые поддерживали товарищеские отношения и перед кем чувствовали себя обязанными выглядеть мужественно и стойко, – оставались бы в лаборатории и продолжали наносить болезненные удары током. Разумеется, было бы почти невозможно создать экспериментальные условия для проверки такого сценария, ведь это потребовало бы, чтобы между ни о чем не догадывающимся испытуемым и изображающими сотрудников актерами установились по-настоящему приятельские отношения. Тем не менее Милгрэму, кажется, удалось ясно продемонстрировать эффект взаимного подкрепления авторитета и конформизма.

Если многогранная природа авторитета в Юзефуве и ключевая роль конформизма среди полицейских не находят точных параллелей в экспериментах Милгрэма, они по крайней мере поддерживают его выводы, а некоторые из его наблюдений получают явное подтверждение. При непосредственном соприкосновении со всеми ужасами убийств людей, которые отказывались подчиняться, становилось гораздо больше. Но разделение обязанностей и перенесение самого процесса убийства в лагеря смерти освобождало людей от чувства ответственности за свои действия. Как и в эксперименте Милгрэма с испытуемыми вне зоны прямого контроля, многие полицейские отказывались выполнять приказы, когда за ними никто не следил. Они вели себя гораздо мягче, когда имели возможность делать это без риска для себя, но были неспособны открыто отказаться от участия в совершаемых батальоном убийствах.

Два фактора требуют дальнейшего рассмотрения. Один из них