Жар-птица (кто предал российскую демократию) - Андрей Владимирович Козырев

людям теорию заговора со стороны коварного Запада, чем увидеть в бывших врагах союзников и партнёров. Они понимали, что Ельцин восприимчив к информации и оценкам разведсообщества, и активно использовали этот канал, чтобы повлиять на него. В этом был очевидный корыстный интерес. Существование «коварного Запада» позволяло раздувать аппарат и финансирование спецслужб, которые уже тогда видели в демократах «пятую колонну».

«Декоммунизация» России: попытка не удалась

Сразу же после провала августовского путча 1991 года демократы заговорили о том, что стране нужна целенаправленная кампания по «декоммунизации», аналогичная кампании денацификации в послевоенной Германии. Сергей Шахрай, Геннадий Бурбулис и адвокат Андрей Макаров, в те годы разделявший либеральные взгляды, попытались добиться запрета Коммунистической партии через судебный процесс. Он — по идее — должен был сыграть роль Нюрнбергского процесса, осудившего нацизм как преступление против человечности.

Я сомневался в целесообразности судебной процедуры. Преодоление тоталитаризма, по моему мнению, было скорее политической, а не юридической задачей. А значит, требовалась последовательная и настойчивая просветительская работа. Мы должны были донести до людей всю правду о советском прошлом с его массовыми репрессиями, бесправием людей, агрессивными военными авантюрами. Предстояло вовлечь в эту работу и СМИ, и систему образования. Я написал статью, где перечислил несколько документов ООН и СБСЕ, осуждающих тоталитаризм как несовместимый с основными человеческими правами и свободами.

На первых порах Ельцин поддержал идею запрета компартии. Но позже он явно к ней охладел. Инициатива Бурбулиса — Шахрая вылилась в рутинный судебный процесс, малопонятный для общества.

В отличие от Нюрнбергского, московский процесс не был сосредоточен на личностях. Причин тому много, одна из них связана с ролью последнего лидера КПСС — Михаила Горбачёва. Он пользовался заслуженным уважением демократов как человек, запустивший процесс реформирования СССР. Очевидно, что его нельзя было обвинить в преступлениях против человечности, как когда-то обвиняли нацистских боссов.

Именно с Горбачёвым как участником этого процесса был связан неприятный для меня эпизод. В конце октября 1992 года меня застало врасплох публичное заявление Кремля: по решению суда МИДу и другим ведомствам поручено закрыть первому и последнему президенту СССР выезд из страны, пока он не явится для дачи показаний по «делу КПСС». Я тогда подумал, что Ельцин пытается отомстить своему старому сопернику.

Горбачёв позвонил мне. Он буквально кричал в трубку:

— Что вы за демократы!? Опять возвращаете старые порядки?

Я попытался объяснить ему, что это временная мера, которая лично мне не нравится, и я попытаюсь отменить её как можно скорее. В любом случае, МИД не имеет отношения к пограничному контролю, от носящемуся к ведению министерства безопасности. И ещё, добавил я, по моему личному мнению, он может оказать огромную помощь начатому им делу демократизации, если выступит в суде как свидетель. Но он меня не слушал.

— Я позвонил вам, потому что думал, что вы другой, но я ошибся. Вы просто один из лжедемократов. Не хочу вас знать!

На этих словах Горбачёв бросил трубку. Это был плохой для меня день.

Через неделю позорный запрет на выезд Горбачёва был отменён после звонков мировых лидеров Ельцину и критических комментариев в российских СМИ.

В общем, процесс по «делу КПСС» закончился каким-то невнятным решением. А политического расставания с тоталитарным прошлым в России так и не произошло. Последствия этого мы наблюдаем сегодня.

Увольнение Гайдара

Двадцать девятого ноября 1992 года, в преддверии VII Съезда народных депутатов России, в Москве состоялось большое собрание демократических сил — Форум сторонников реформ. Многие тогда выступали за то, чтобы президент создал свою партию или возглавил существующую «Демократическую Россию». Считалось, что только в этом случае борьба с коммунистами и националистами будет последовательной и эффективной. От президента ждали чёткой позиции по «партийному» вопросу. Однако Ельцин обратился к собравшимся с речью, полной общих мест и расплывчатых фраз. В ней не было ни слова о его готовности возглавить партию реформ. Он сказал только, что, по его мнению, такая партия или движение необходимы. Его слова оставляли простор для интерпретации. Он, в частности, сказал: «Радикальные преобразования нуждаются в укреплении устойчивой социальной базы. Практика показала, что ей нужна и определённая организационная структура — может быть, партия, широкое движение, новый тип коалиции сторонников реформ. Долго размышлял на эту тему и пришёл к выводу: надо дать второе дыхание работе в этом направлении».

То есть никакой определённости не прибавилось. Оставалось неясно, какой же будет эта «организационная структура». И ещё более неясно, готов ли президент возглавить её. Все понимали, что скорее нет, чем да.

Позже он не раз объяснял свою позицию тем, что принёс клятву быть президентом всех россиян и должен стоять вне партийных предпочтений. Хотя я в то время публично высказывался в пользу «Демократической России», в частных разговорах с Ельциным я в конце концов согласился с его аргументами.

А вот многие участники форума были откровенно разочарованы: они готовы были присоединиться к партии (или движению) только в том случае, если её возглавит президент. Форум закрылся, не достигнув практических результатов. А значит, позиция, с которой Ельцин шёл на съезд, оставалась довольно слабой.

Многие демократы критиковали выбор Ельцина оставаться «вне партий» и чувствовали себя преданными. Оглядываясь назад, думаю, они были правы. Встав на этот путь, Ельцин в конце концов был вынужден выбрать в качестве главных союзников не реформаторов, а чиновников. Это помогало ему впоследствии долго удерживаться у власти, но уже без реформаторской команды. В результате — движение России к демократии и конкурентному рынку было сначала заторможено, а потом и остановлено. Но всё это проявилось несколько позже. Тогда же, в 1992 году, мы надеялись отстоять демократические преобразования. И рассчитывали на поддержку президента.

Накануне VII Съезда в кулуарах обсуждались три варианта тактики. Первый: резкое обострение ситуации. В этом случае президент должен был пойти на конфронтацию и распустить съезд. Но это было бы нарушением конституции, которое наверняка привело бы к масштабному политическому кризису. Второй: прежде чем решиться на конфронтацию, президент обратится к избирателям, чтобы заручиться их поддержкой. И, наконец, третий вариант: попытаться договориться со съездом.

В определённый момент стало ясно, что и позиция Ельцина, и позиция Гайдара на фоне очень тяжёлой экономической ситуации сдвигаются в сторону компромисса.

Перед съездом Гайдар выступил в Верховном Совете с примирительной речью. Он продемонстрировал готовность пойти на некоторые уступки сторонникам плановой экономики, в частности, согласиться на поддержку важных отраслей промышленности. А Ельцин отправил в отставку не только Геннадия Бурбулиса, но и министра печати Михаила Полторанина, которого особенно ненавидели коммунисты. Тогда же в отставку был отправлен руководитель