Жар-птица (кто предал российскую демократию) - Андрей Владимирович Козырев

республиканской администрации становились всё более туманными, связи с Вашингтоном стали ослабевать. Внимание республиканцев было приковано к президентской кампании, в которой Джордж Буш очень походил на «хромую утку».

Сменивший его Билл Клинтон был готов продолжать дружественную политику в отношении России. Во всяком случае, на словах. «Билл и Борис» демонстрировали расположенность по отношению друг к другу, намеренно персонализируя внешнюю политику. Но у Клинтона не было опыта в международных делах. Кроме того, перед ним стояли прежде всего внутриполитические задачи, которые он обещал своим избирателям решить. Конгресс с одной стороны и общественное мнение с другой сужали его поле для манёвра. Подчинение внешней политики переменчивым раскладам внутриполитической конъюнктуры помешало ему стать надёжным другом России, в чём отчаянно нуждался в тот момент Ельцин. Это стало понятно довольно скоро.

Дружеских слов было много, но, как только дело доходило до конкретных действий, даже формулировки Клинтона становились расплывчатыми и неоднозначными. Мы это наблюдали, когда речь, к примеру, заходила о таких болезненных для России вопросах, как расширение НАТО или мирное урегулирование в Боснии. А щедрые обещания помощи явно не соответствовали тем реальным объёмам, которые получала Россия. Похоже, американцы не понимали, в каком бедственном положении находились россияне и как это влияло на ещё не окрепшую демократию.

В свою очередь, и МВФ, и Всемирный банк тоже не торопились бросаться нам на помощь. Было крайне важно, чтобы эти уважаемые финансовые институции напрямую вовлекли российское правительство и действующих субъектов экономики во взаимодействие, помогая им принимать тяжёлые решения и проводить последовательные меры на макро- и микроуровне. Это, конечно, требовало чрезвычайной политической воли и существенного финансирования, которое могли обеспечить только правительства США и крупнейших западных стран. Без увеличения ресурсов МВФ и Всемирный банк не смогли сделать больше, чем они сделали, — привязали выдачу траншей к выполнению ряда условий. Таким образом, российские власти получили только то, что больше всего напоминало советы из учебников по основам рыночной экономики.

Но реформаторы в России и сами знали эти основополагающие принципы наизусть. Много ли в этом толку, если в бюджете нет денег, а ресурсы страны до предела истощены? Зато есть энергичные политические противники, которые контролируют законодательный процесс и вредят реформам. Коммунистическая оппозиция и старорежимные бюрократы пытались представить МВФ и Всемирный банк главными виновниками экономических проблем в России. Якобы реформаторы пляшут под их дудку, пренебрегая социальными вопросами ради макроэкономических показателей. Эти обвинения стали частью антизападной политики, которую пытались навязать Ельцину коммунисты и ура-патриоты. Попытки реформаторов публично объяснить выгоды от сотрудничества с мировыми организациями были слабыми и спорадическими. В результате Всемирный банк и особенно МВФ стали для большинства россиян символами дурного обращения Запада с Россией.

Ельцину приходилось балансировать между жёсткой позицией мировых финансовых институтов и политическими интригами своих оппонентов. В результате он отверг требование МВФ отпустить цены на энергоносители и заморозить зарплаты и социальные выплаты из бюджета. А это фактически заблокировало масштабные финансовые вливания. Широко разрекламированная Клинтоном помощь США выродилась в пустые и унизительные разговоры. Оппозиция торжествовала, это был лучший аргумент против реформаторов.

России срочно требовалась помощь и поддержка со стороны новой западной коалиции, реформы с каждым днём шли всё труднее и болезненнее.

* * *

Но вернёмся к избирательной кампании Клинтона. Я обратил внимание, как мало он говорит о внешней политике. Конечно, я понимал, с чем это связано, и надеялся, что, заняв президентский кабинет, он выправит очевидный перекос. Я искренне радовался, когда в администрацию Клинтона пришёл целый ряд квалифицированных специалистов, включая известных экспертов по России. Среди них была мой хороший друг Тоби Гати, назначенная в Совет национальной безопасности США, а позднее ставшая заместителем госсекретаря, курирующим СНГ. Её супруг, Чарльз Гати, был профессором международных исследований в Колумбийском университете, бежавшим в Соединённые Штаты после того, как Венгрия оказалась в зоне советского влияния. Бывая в Нью-Йорке, я не раз навещал семью Гати, мы ужинали в их вестсайдской квартире и неформально обсуждали самые болезненные политические вопросы.

Гати были знакомы с Биллом Клинтоном и попросили меня организовать его встречу с Ельциным во время нашего визита в Вашингтон летом 1992 года. Это произошло после того, как просьба о встрече кандидата в президенты от демократов была направлена по обычным дипломатическим каналам в офис российского президента, но Ельцин отверг её. Причина: твёрдая уверенность российского президента в победе республиканца Буша. Я попытался уговорить его изменить решение. В той ситуации неофициальная встреча с главным соперником действующего президента была бы логичной. И в принципе — зачем обижать человека, который при определённых обстоятельствах может стать президентом США? Ельцин неохотно согласился с моими доводами и принял Клинтона в обстановке, которую полагал наименее торжественной. Встреча была назначена на утро перед программой последнего дня визита в Блэр Хаус, американской резиденции, предназначенной для высокопоставленных гостей. Её планируемая продолжительность ограничивалась тридцатью минутами.

Хотя я и лоббировал эту встречу, похоже, она не сослужила нам хорошую службу — подумал я после её завершения. Если Клинтон станет президентом, в восприятии Ельцина он так останется «политическим щенком», который выпрашивал встречу у российского президента. Сам Ельцин был в тот момент на подъёме, накануне ему стоя аплодировал Конгресс США, собравшийся на объединённое заседание, чтобы выслушать его обращение. История повторялась, но в перевёрнутом виде. Если в начале своих отношений с президентом Бушем Ельцин чувствовал себя аутсайдером, пытаясь набрать очки в соперничестве с Горбачёвым, с Клинтоном всё было наоборот. И когда Клинтон выиграл выборы, стало ясно, что возможности нового президента США влиять на российского коллегу будут в ближайшие четыре года существенно меньшими, чем при Буше.

История показывала, что уважение к сильным американским лидерам, таким как Никсон, Форд или Рейган, было серьёзным сдерживающим фактором для советских лидеров. Причём не только в делах между Москвой и Вашингтоном, но также и во внутренних вопросах, например в обращении с политическими диссидентами. И наоборот. Если советский лидер оценивал американского как слабого партнёра, он, что называется, шёл вразнос. Так было, например, когда у власти находились Хрущёв и Кеннеди.

Подозреваю, что Ельцин искренне сожалел о потере сильного визави. Он хорошо знал, что Россия для успешной трансформации нуждается в существенной помощи Запада. Понятно, что масштаб этой помощи критически зависел от американского руководства. Думаю, Ельцин сомневался, что внешнеполитический «легковес» Клинтон сможет справиться там, где потерпел неудачу сам Буш. Неслучайно во время своего первого звонка только что избранному Клинтону Ельцин буквально потребовал от него, чтобы он совершил официальный визит в Россию как можно скорее. Клинтон не принял это