Жар-птица (кто предал российскую демократию) - Андрей Владимирович Козырев

президента у дверей МИДа, я сразу заметил, что он нервничает. Своё обращение Ельцин зачитывал, не отрываясь от текста, но при этом запинался. Он часто останавливался на середине фразы и повторял некоторые предложения. Когда Ельцин произносил речи, над которыми тщательно работал лично, он делал это артистично, с театральными паузами, интонационно подчеркивая особо важные места. Ничего похожего на этот раз не было. Речь звучала как набор клише от «Гражданского союза». Он уверял, что «Россию рассматривают на Западе как страну, которая умеет говорить только „да“». Он сделал шутливый кивок в мою сторону, назвав меня «мистером „Да“». Это был отсыл к прозвищу советского министра иностранных дел Андрея Громыко, которого зарубежные дипломаты окрестили «мистером „Нет“». Я понял, что «центристы» готовят мне замену. Ельцин несколько раз повторил слова «на Западе считают». Меня это насторожило: откуда он черпает эту информацию? Явно не из моих отчётов. Он как будто прочитал мои мысли и ответил на незаданный вопрос: «Я лично получаю более полную и подробную информацию от разведисточников за границей, чем от наших послов».

Во время его речи я делал записи и набросал несколько пунктов для ответа на самые серьёзные обвинения. Я не собирался молча проглотить их. Но Ельцин, обладавший безошибочной политической интуицией, почувствовал мои намерения. Закончив чтение подготовленного текста, он отодвинул бумаги в сторону и жестом не дал мне заговорить: «Подождите минуту. Я ещё не закончил».

И он заговорил о том, что, несмотря на некоторые трудности и ошибки, министерство иностранных дел справляется со своей работой не хуже, чем другие правительственные учреждения и что «президент поддерживает министра иностранных дел и его политику». Внезапно его тон изменился, и он разгорячился, как будто вступил в спор с невидимым оппонентом. Он убедительно говорил о необходимости продолжать радикальные реформы в стране, несмотря на огромные трудности первых десяти месяцев. «На предстоящем съезде народных депутатов мы можем ожидать попытку повернуть вспять политику реформ, попытку отправить правительство в отставку… Этого не должно произойти… Любой ценой министр иностранных дел должен быть сохранён, как минимум… Самое важное — защитить Гайдара».

Я убрал свои наброски в карман, поблагодарил президента за честь, оказанную министерству, и объявил в заседании перерыв.

Меня поразила направленность зачитанного им текста. Странно, но мне показалось, что его тоже. По пути к моему кабинету он попросил меня не принимать всё это близко к сердцу:

— Большая часть того, что я сказал, отражает распространённое мнение. Над некоторыми моментами стоит подумать, но не надо воспринимать всё буквально. Как я сказал, вы делаете здесь хорошую работу, а сейчас мы оба заслуживаем разговора в спокойной обстановке. Давайте посмотрим ваш кабинет.

Я принял его объяснение и стал рассказывать ему про здание, построенное в год, когда я родился, и где проработал шестнадцать лет, начав с должности младшего сотрудника. Ему захотелось посмотреть комнату, которую я делил с шестнадцатью другими служащими с 1974 по 1984 год. Когда мы вошли туда, в ней находилось столько же сотрудников. Хотя комната казалась достаточно просторной, в ней было тесно. Министерство иностранных дел России работало в таких же стеснённых условиях, как и МИД СССР.

Ельцин был удивлён, что дипломатам приходится работать в такой обстановке, ещё больше он поразился, когда узнал, как мало они получают. Мои друзья-реформаторы в министерстве финансов отказывались поднимать зарплаты дипломатам, даже когда я указывал им на более высокие оклады в министерствах обороны и безопасности. Ельцин спросил, почему при таких убогих зарплатах и условиях труда дипломаты всегда считались в Советском Союзе элитной группой.

Я пояснил, что советский дипломат, направленный на службу в западную страну, мог воспользоваться искусственным обменным курсом валюты и стать состоятельным по советским меркам человеком. За границей он мог купить за копейки какую-нибудь технику, например, музыкальную систему, и продать её в Москве за цену кооперативной квартиры. Это побуждало советских дипломатов оставаться в загранкомандировках как можно дольше. При этом, вынужденные на всём экономить, они испытывали чувство неполноценности. В результате восхищение Западом смешивалось в головах советских дипломатов с раздражением и даже ненавистью.

— Но это уже в прошлом, — сказал я. — А в новых экономических условиях подобные стимулы не работают. Ограниченная внутренняя конвертируемость рубля устранила разницу в цене на импортные товары за границей и внутри страны. Нам нужно обеспечить дипломатам достойную зарплату — или лучшие кадры уйдут в частный сектор. Нам не хватает денег на содержание действующих посольств, и нам остро необходимо финансирование для открытия новых, в постсоветских государствах. Мне не хотелось бы об этом говорить, но правительство нас не слушает. Мы рассчитываем на вашу помощь.

Он пообещал рассмотреть вопрос о финансировании, а затем добавил:

— Снаружи сталинская высотка всегда выглядела символом могущества, а внутри она скрывала унизительную реальность. Как советская внешняя политика и, по сути, почти всё в СССР!

Мы расстались в хороших отношениях. Он больше не упоминал о своей речи вплоть до мая 1995 года.

Позже я со своими помощниками внимательно перечитал текст выступления президента. Сначала мы предположили, что помощники президента написали речь, отразив свою собственную точку зрения, а Ельцин просто не вник в её суть. Это было возможно, но маловероятно: такое объяснение казалось слишком простым. Помощники не осмелились бы зайти так далеко по своей инициативе. Тем более что критические высказывания косвенным образом были направлены на президента в не меньшей степени, чем на меня. Именно он, президент, одобрял все внешне- и внутриполитические шаги — и его помощники знали об этом.

Я предположил, что президент хотел бросить кость «Гражданскому союзу» и его сторонникам во властных структурах. В таком случае возникал вопрос: он действительно собирается принести в жертву нашу внешнюю политику? Пока это были слова, но за ними могли последовать и дела. Владлен Сироткин, профессор Дипломатической академии, написал 26 мая 1992 года в тогда ещё либеральной «Независимой газете», что, в то время как МИД использует «дипломатию партнёрства» с Западом, два других российских государственных ведомства, имеющие собственные каналы связи с Кремлём, продвигают свою старую стратегию подрыва этого партнёрства. Этими «другими ведомствами» были служба внешней разведки и главное разведуправление министерства обороны. Их главной целью, написал Сироткин, «оставалось ослабление потенциального противника».

* * *

К осени 1992 года Юрий Скоков, с одной стороны, и так называемые «центристы» — с другой, подготовили почву для пересмотра российской внешней политики. Они полагали, что советская риторика, направленная против Запада, должна быть близка и понятна Ельцину. Президенту — по их мнению — легче поверить в знакомую всем советским