Я трогаю войну руками - Ирина Юрьевна Бугрышева

немного отступали. Доставлял на позиции оружие и провизию. А обратно забирал раненых. Одиннадцать человек вынес в тот день. Эх. Если б я послушал своё сердце. Сердце говорило: «Опасно! Пережди!» Но я видел, что там на поле дедушка умирает. Кровопотеря. Пополз за ним. И тут меня затрёхсотило. Тот дедушка помог мне привязать руку. И мы вдвоём поползли в сторону эвакуации. Восемь километров. Друг друга тащили. Вытащили всё-таки. И вот я сейчас всё время думаю. Если б я тогда послушал себя. Переждал. Я б мог больше ребят спасти. Больше бойцов вытащить оттуда. А теперь всё. Ночами не сплю. Болит. И так. И эдак.

Я перешла к ноге. Расслабляла ногу. Расслабление шло в руку. Сергей открыл глаза. Уже без слёз, трезво и спокойно сказал:

— Знаете, вы всё делаете, как Евгения. У вас такие же руки.

— Вот прям такие же! — рассмеялась я. Рассмеялась, потому что мы с Женей совсем в разных техниках работаем. Совсем.

— Да, — кивнул Сергей. — Такие же. С любовью. Я на всё это время забыл про боль. Я теперь лежу и думаю, что надо выздоравливать. Восстанавливаться. Ехать и поднимать дочь. У неё были мама и папа. А теперь — папа. За двоих. И, наверное, всё правильно сложилось. Тяжело меня ранило, конечно. Но, наверное, так меня Господь уберёг. Сохранил жизнь. Чтоб я вернулся к дочери и дал ей всё. Хочу, чтоб она хорошо и счастливо жила. Чтоб у неё всё было. И чтоб она знала, что отец рядом.

* * *

Рядом с Сергеем лежит Николай. Шальной взгляд. Непонятно — то ли от боли, то ли от адреналина. Улыбка. Пронзительный детский взгляд синих-синих глаз. Он смотрит на меня пристально — как будто видит насквозь.

Говорит:

— Какой ты национальности?

Я смеюсь в ответ:

— Угадай!

— Метис, — говорит Коля.

У Коли одна бровь — от уха до уха. По всему видно — метис. Я киваю.

Говорю:

— Ты свою бровь видел — меня спрашивать?

Коля надувается:

— Я её брою. Посередине. Что, некрасиво сейчас? На фронте не до бровей! Дадут бритву, и здесь сброю!

У Коли нет ноги — по бедро. Он подкладывает под голову полотенца, там ещё не достали мелкие осколки, колют. Вторая нога в гипсе.

Я говорю:

— Слушай, меня тут снимали на ТВ. Сижу, вокруг три камеры. Журналист задаёт вопросы, он не в кадре. Заходит режиссёр, орёт оператору: «Стоп кадр! Что вы тут снимаете? Мне нужна русская женщина в кадре! Найди ракурс!» — и, показывая на камеры, объясняет: «Тут Чечня, тут Дагестан, тут Осетия!»

— «Нет такого ракурса, — говорит оператор, — чтоб русская! Я уже всё перепробовал!»

— Понял, — говорит Коля и ржёт.

Да вся палата ржёт.

А Сергей тем временем говорит:

— А мне всё равно на вашу национальность. И вообще на национальность. Лишь бы человек был хороший. Я всю дорогу так думаю.

Я работаю с Колей, и его шальной взгляд становится спокойным. Коля молчит. Я держу руки у него на паховой связке. Нога ампутирована по самое не балуй. Бинты мокнут от лимфы.

— Поможете мне помыться? — спрашивает тихо Коля.

И я понимаю, что мыть надо не голову.

— Сейчас найду мужчину-волонтёра, — говорю. — Поможет.

Я выхожу из палаты и сразу встречаю — нос к носу — Никиту, волонтёра. Давно не виделись.

— Николай, в центре палаты. Лежачий. Помыться.

Никита кивает и уходит за тазиком с тёплой водой и полотенцами.

* * *

На койке в центре палаты лежит Василий. Я услышала его имя, когда заходила сестра милосердия.

— За вас помолиться?

— За меня молятся.

— Мы можем ещё помолиться.

— Помолитесь.

— Вы крещёный?

— Конечно. Крест на груди.

— Как вас зовут?

— Василий.

Василий был будто из книжки Владимира Кунина «Русские на Мариенплац». Как тот казах, Нартай Сапаргалиев. Тот, который: «Чуть что, сразу же — морда злобная, глаза щёлочками и — своё любимое: „Когда-то копыта коней моих предков…“ Или: „Да ты кто такой, салага необученная!.. А я — Нартай Сапаргалиев!!!“ Любвеобильный такой».

Вася-Нартай был из Ханты-Мансийска. Или с Камчатки. Не разберёшь.

— Я был несколько раз женат. От первого брака ребёнку двадцать четыре года. Девочка. От второго брака детей не было, жена не хотела. От любовницы ребёнку восемнадцать лет. Мальчик. От третьего брака дочке семнадцать. И от четвёртого пять лет сыну. С последней женой тоже разошёлся. Скитаюсь. То в Ханты-Мансийске, то на Камчатке. Один, короче, я сейчас… А там была такая история, на фронте. Идём на штурм. Молюсь — Господи, помоги. Знаю, что вернётся нас половина. Если повезёт. И тут меня осеняет. Думаю: «Если выживу, заново женюсь на второй жене. И заживём». Она очень меня любила всегда. А когда узнала, что я иду воевать, то встала горой: «Приезжай, давай быть вместе!» Выжил. Сижу в окопе после штурма. И думаю — вот же. Привидится такое. Жениться. На второй жене. На фига. Ну и видишь…

Я вижу. Лежит передо мной Вася. Из плена. Обе кисти у него отрублены. В телефон тыкается носом. Чай пить не может. Пока. Только воду — через трубочку. Сестра колет обезбол. Сегодня сделали операции, чистили кости. Все бойцы в палате, проходя мимо, стараются незаметно Васе помочь. Накинуть на плечи пиджак. Вставить в рот вейп. Отрезать кусок груши.

— Как, Вася, дальше? — спрашиваю я бессильно.

Я всё знаю про них. Они отрубают кисти, чтоб не мог воевать. Не мог держать в руках оружие. Я испытываю злость, бессилие и что-то ещё. Что сложно обозначить словами. Я хочу спрятаться от всего этого. Но прятаться некуда. Да и не время.

— Руки у тебя горячие, — говорит Вася. — Никогда в жизни такого не чувствовал. Я ж боюсь щекотки. А ты живот трогаешь, а у меня горячие волны идут по всему телу. Не щекотно. Странно так. Очень. Но приятно.

А я не могу ничего трогать сегодня Васе, кроме живота. А в животе — столько спазмов, столько боли, столько силы выживать.

— Как, Вася, дальше? — повторяю я.

— Понятно как, — отвечает он серьёзно. — Дальше будем побеждать. Только так. Вместе победим.

Мне пора выходить. На прощанье я присаживаюсь около Сергея — подержать руку, посмотреть в глаза, убедиться, что боль стала терпимой. Серёга старательно улыбается мне, мол, Ир, легче, честно легче.

В палату заходят сестры милосердия. Кивают мне:

— За мужем ухаживаете? Сергей, это ваша жена?

Я всё знаю про Серёгу. Знаю, что слёзы близко. И говорю без надрыва, спокойно, с небольшой интригой:

— Он двадцать лет прожил в счастливом браке.