Системный Творец - Александр Сорокин

Теперь самое сложное — направить его. Я поймал взглядом дрожащую ниточку жизни Помощника и мысленно, со всей силой своей воли, направил в нее этот поток света.

Энергия отозвалась немедленно. Она устремилась по ниточке, как кровь по вене, заливая ее мягким, теплым золотым светом. Я видел, как ниточка из тонкой и рвущейся становилась прочнее, толще, ярче. Жизнь возвращалась по ней ручейком, устремляясь к своему источнику.

Я не останавливался. Как только первая щепа иссякла, я тут же, почти с жадностью, выдернул из инвентаря вторую. Снова — мучительная концентрация, боль в висках, ощущение, что мозг вот-вот перегреется и лопнет. Снова — вспышка, россыпь света, и новый поток живительной силы, уходящий по светящемуся каналу.

Со второй щепой ниточка стала уже не ниточкой, а настоящим канатом из чистого света, упругим и сильным. От него стало исходить легкое, едва уловимое тепло.

Я достал третью щепу. Последний рывок. Я выжал из себя всё, чувствуя, как моё собственное сознание начинает терять четкость, расплываться по краям от невыносимой нагрузки. Но я видел результат. Я должен был закончить.

Третья порция энергии, яркая и мощная, влилась в светящийся канал. И тогда произошло то, чего я так ждал.

Из едва видимого образа топора в центре пространства вырвался знакомый золотистый лучик. Но на этот раз он не был слабым и больным. Он был яростным, уверенным, полным жизни. Луч уперся в пол передо мной и начал рисовать круг, из которого медпенно поднялась знакомая крошечная фигурка.

Мимио.

Он выглядел… другим. Его тельце было не матово-серым, а глубокого, насыщенного зеленого цвета, словно свежая трава. Внутри него пульсировал ровный, уверенный бледно-голубой свет. Его листики-ручки были упругими, а глазки-светлячки горели ярко и осознанно. Он был не просто жив. Он казался сильнее, чем когда-либо прежде.

Он сделал шаг вперед, посмотрел на меня и я почувствовал не боль и упрек, а волну такой безграничной, чистой благодарности, что у меня перехватило дыхание.

И тогда он заговорил. Его голосок, все еще сотканный из шелеста листьев и скрипа веток, звучал четко, громко и влажно — будто он вот-вот заплачет от счастья.

«Спасибо… — прошелестел он. — Ты отдал… чтобы вернуть. Теперь я понимаю. Ты не просто берешь. Ты… отдаешь взамен. Спасибо.»

Он подбежал к моей ментальной проекции и обнял мою ногу своими маленькими веточками-руками. И в тот миг вся усталость, вся боль, вся пустота ушли прочь, сменившись теплом, которое разлилось по всей моей душе. Я не ошибся. Я все сделал правильно.

Пространство навыка вокруг нас перестало дрожать и мигать. Хаос улегся, формы стали четче. Пустота отступила, отогнанная мощным потоком восстановленной жизни. Мы с Мимио стояли в центре успокоившейся бури, и я знал — мы прошли через это. Вместе.

Вскоре я вышел из навыка. Тишина была звенящей, нарушаемой лишь моим прерывистым дыханием. Я мысленно коснулся той самой тонкой нити, что связывала меня с Мимио. Теперь она ощущалась не как хрупкая паутинка, а как прочный, упругий канат, наполненный пульсирующей энергией. И вместе с этим ощущением в уголке моего сознания, там, где обычно мигали системные уведомления, появился новый, едва заметный индикатор: молодое, крепкое деревце, уходящее корнями в плодородную почву. Его листья чуть колыхались под невидимым ветром, излучая спокойствие и силу. Это и был Мимио. Его состояние. Его жизненная сила. Теперь я знал, куда смотреть, и поклялся себе никогда больше не доводить это деревце до состояния увядшего, засохшего прутика.

Я поднялся на ноги. Пять амулетов «Дубовый Щит» лежали на полу. Я бережно собрал их и сунул в инвентарь четыре штуки, один же провел через нить, найденную в доме, через специальное отверстие в артефакте и повесил себе на шею.

План, составленный в спешке, кристаллизовался в голове. Идти к Горсту. Заключить сделку. Получить его защиту и знания в обмен на мою способность исцелять.

Над легендой заморачиваться не стал, так как она в любом случае будет не особо правдоподобной, но капитан обещал ее поддержать. Так что буду использовать амулет. Скажу, что это древний артефакт, найденный родителями в одном из походов на охоту. Выглядел он соответствующе.

Я вышел из дома, щурясь от дневного света. Воздух по-прежнему был густым и тяжёлым, пропитанным запахом гари, страха и далёкого, но неумолимо приближающегося Леса. Город затаился, зализывая раны, готовясь к новому удару.

Мой взгляд упал на аккуратно сложенную у забора кучу материалов, что мы с Орном обменяли на рынке, чтобы починить прохудившуюся крышу. Тогда это казалось таким важным — превратить ветхий дом в крепость, создать свой оплот против хаоса.

Сейчас же это выглядело жалким и наивным символом былой надежды. Какая уж тут крыша, когда за стенами враг буквально роет землю под нашими ногами, готовясь обрушить сами стены? Если пойдёт дождь, а тяжёлые, свинцовые тучи на горизонте сулили именно это, материалы отсыреют. Бессмысленная трата и без того скудных ресурсов.

«Ладно, уж много времени это не займёт. — мысленно вздохнул я. — Занесу в сарай, все равно потом крышу латать».

Дело оказалось не таким быстрым, как я предполагал. Доски были тяжёлыми и неудобными, мешки со смолой приходилось таскать по одному. «Закалённая Плоть» справлялась с нагрузкой, но внутри всё ещё зияла пустота после контакта с системой, и каждая переноска отзывалась глухой усталостью в костях. Я злился на себя за эту несвоевременную, почти инстинктивную тягу к порядку. Время было дороже золота, а я тратил его на уборку стройматериалов. Запихнув последний мешок в тёмный угол сарая, я с облегчением вытер пот со лба. Теперь можно было идти к Горсту. К решению, которое могло всё изменить.

Я уже сделал шаг за калитку, ведущую на пустынную улочку, как рядом раздался знакомый, противный до зубной боли голос, от которого кровь остановилась в жилах.

— Ну что, пацан, прибираешься?

Я медленно, очень медленно повернулся в сторону голоса, давая себе время оценить обстановку.

Напротив, посреди пыльной дороги, стояли трое. Клейн и его две верных шестерки, два мордоворота, чьи тупые, жестокие физиономии я уже успел хорошо запомнить. Но сегодня эти физиономии выражали не просто привычную тупую злобу. На них читалось напряжение, готовность взорваться в любой момент. Они были как псы, спущенные с поводка и уже учуявшие кровь.

А сам Клейн… Клейн был воплощением бешенства. Его обычно надменное, сальное лицо было багровым, глаза буквально вылезали из орбит, а губы были поджаты так, что почти исчезали. Он был не просто зол. Он был