Системный Творец - Александр Сорокин

— Теперь иди. — он снова уткнулся в карты. — И начни со своего, с мечника. Слухи о его спасении сделают для морали больше, чем десяток моих речей.

Когда я спустился вниз, на меня обрушились десятки взглядов. Взглядов раненых бойцов, уставших медиков, испуганных горожан. В них было всё: боль, надежда, недоверие, отчаяние. И самый страшный взгляд — взгляд полной, безразличной опустошённости — был из-за грубых щитов, отгораживающего карантинную зону.

Я сделал глубокий вдох, ощущая, как амулет на моей шее излучает лёгкое, почти неощутимое тепло. Театр начинался. Я медленно направился в дальний угол склада. Стража, получившая, видимо, соответствующий приказ, молча пропустила меня.

В карантинной зоне царила иная реальность. Здесь не было стонов, не было слёз. Здесь была тишина склепа. Люди — а вернее, то, что от них осталось — сидели или лежали на грубых соломенных тюфяках, уставившись в потолок или в стену. Их глаза были стеклянными, в них не было ни искры жизни. Они уже похоронили себя заживо. Серо-зелёные пятна на их коже казались единственными красками в этом мире оттенков серого.

Их взгляды скользнули по мне, но не задержались. Я был просто очередным призраком в их предсмертном сне.

Я знал, кого ищу. В самом углу, прислонившись спиной к прохладной стене, сидел Рагварт. Молчаливый, наблюдательный мечник из нашего отряда. Его лицо было бледным, испарина выступала на лбу, а на его мощном предплечье зияло страшное, уже почерневшее по краям пятно заразы. Но в его глазах, в отличие от остальных, ещё теплился огонёк. Не надежды, а скорее стоического принятия.

Я подошёл и опустился перед ним на корточки.

— Макс. — хрипло произнёс он, и в уголке его рта дрогнуло подобие улыбки. — Я знал, что ты меня не забудешь.

— Не всё ещё потеряно, старина. — тихо ответил я.

Я положил руку на его заражённое предплечье, прикрывая амулет на своей груди другой рукой, будто концентрируясь. Зрителям со стороны это должно было выглядеть так, будто энергия исходит от деревянного кружка.

— Мимио. — мысленно позвал я. — Помоги. Вытяни эту дрянь.

Ответ не заставил себя ждать. Тёплая, живительная волна энергии потекла из моей груди по руке в тело Рагварта. На этот раз я «чувствовал» это. Чувствовал, как мертвая, гнилостная энергия заразы сопротивляется, цепляется за живую плоть, как ядовитый сорняк. Чувствовал, как живая сила Мимио, яркая и упрямая, выжигает её, сантиметр за сантиметром, очищая ткани, возвращая им здоровый цвет.

Рагварт застонал, его тело напряглось от боли, но он не отдернул руку. Он стиснул зубы, глядя на то, как страшное чёрное пятно на его руке начинает бледнеть, уменьшаться, а потом и вовсе исчезать, оставляя после себя лишь розоватую, здоровую кожу.

Процесс занял не больше минуты. Когда я убрал руку, Рагварт сидел, тяжело дыша, и с невероятным изумлением смотрел на свою чистую руку.

— Чёрт возьми… — прошептал он. — Это… это же…

Он не договорил. Его невероятно громкий, прерывистый смех прозвучал в гробовой тишине карантина как выстрел. Он засмеялся, запрокинув голову, и смахнул слёзы счастья и облегчения.

Этот звук подействовал на остальных обитателей угла как удар тока. Один за другим они стали поднимать головы. Стеклянная пелена безразличия в их глазах треснула, уступая место сначала недоумению, потом недоверию, а затем — робкой, немыслимой, сумасшедшей надежде.

На меня обрушился шквал взглядов. Теперь в них не было пустоты. В них был голод. Голод на жизнь.

— Следующий. — тихо, но чётко сказал я, поднимаясь и обращаясь ко всем, кто был в карантине.

И в тот миг тишину окончательно разорвали. Сначала тихий, прерывистый плач. Потом сдержанные всхлипы. А потом — первые, робкие слова благодарности.

Надежда. Она витала в спёртом, заражённом воздухе карантина, заметная и живая, как никогда прежде. Она врывалась в лёгкие вместе с запахом смерти и вытесняла её. Я стоял посреди этого моря внезапно оживших глаз, с амулетом в руке и с Мимио, пульсирующим тёплой энергией у меня в груди, и понимал — точка невозврата пройдена. Я больше не просто выживающий. Я стал тем, кто даёт шанс. И это было страшнее и ответственнее любого боя с монстрами.

Глава 20

Последний пациент в карантинной зоне, мужчина с лицом, изборождённым морщинами страха и боли, смотрел на свою руку с недоверием, граничащим с безумием. Всего минуту назад там зияло гноящееся, черно-зелёное пятно, от которого расползались по коже зловещие, паутинообразные прожилки. Теперь же на его месте оставалась лишь гладкая, розовая кожа, будто и не было ничего. Он сжал кулак, разжал, прикоснулся пальцами к бывшей ране — и тихий, сдавленный рык вырвался из его груди. Не крик, а именно животный, первобытный звук, в котором смешались боль, отчаяние и вдруг хлынувшее, ослепительное облегчение.

— Жив… — прохрипел он, и его глаза, ещё секунду назад мутные и потухшие, наполнились слезами. — Я жив!

Он поднял взгляд на меня, и в нём не было ни вопроса, ни сомнения. Была лишь бесконечная, всепоглощающая благодарность. Он не стал ничего говорить, лишь схватил мою руку и с силой, которой я не ожидал от совсем недавно умирающего, сжал её, беззвучно шевеля губами. Потом сорвался с тюфяка и, пошатываясь, но с невероятной для его состояния скоростью, бросился к выходу из карантина, к жизни, которая снова стала его.

Я остался стоять посреди тишины, но это была уже не та, гробовая тишина ожидания конца. Воздух в отгороженном углу склада звенел. Звенел от сдержанных рыданий, от облегчённых вздохов, от шёпота молитв и просто от дыхания людей, которые заново учились дышать без боли. Они смотрели на меня. Десятки пар глаз, в которых ещё секунду назад была лишь пустота, теперь горели. Горели слезами, надеждой, жизнью.

В карантинную зону хлынул поток — жёны, дети, родители. Они услышали смех первого спасённого, увидели бегущего по улице второго. Новость о чуде разнеслась по городу быстрее, чем пожар в сухой траве. Общее горе сменилось общим ликованием. Люди обнимали своих близких, плакали, смеялись, падали на колени. Ко мне протягивались руки, меня хватали за плечи, за одежду, осыпали благодарностями, которые я едва успевал улавливать.

— Спаситель!..

— Боги милостивы!..

— Он вернул мне отца!

Я кивал, улыбался, и отступал под натиском этой волны искренней, безудержной радости. В горле стоял ком. Я не был богом. Я не был святым. Я был просто парнем с