Гюстав Курбе - Герстл Мак

Глава 19

Сален

В конце сентября 1864 года Макс Бюшон, услыхав, что Курбе пишет неподалеку от деревни Нан-су-Сент-Анн, километрах в семнадцати от Салена, послал скульптора Макса Клоде и еще одного приятеля — кажется, это был Шарль Тубен, сотрудник Бодлера и Шанфлери по изданию недолговечного «Ле Салю Пюблик» — с поручением пригласить художника погостить у него. Курбе с удовольствием согласился, но заявил, что прежде должен закончить пейзаж «Истоки Лизона», и ушел вместе с Жеромом — осликом, которого приобрел, чтобы возить тележку с принадлежностями для живописи. После завтрака друзья последовали за ним. «Мы… нашли художника в поле у родника, — сообщал Клоде. — На мольберте стоял холст, а Жером мирно щипал траву… Дул сильный ветер, и когда мы подошли, холст вместе с мольбертом опрокинулся и… угол мольберта пробил его. „Ничего страшного!“ — сказал Курбе. Он повернул холст, густо замазал краской порванное место, наложил на него бумагу и объявил: „Ну вот, будет не видно…“ Мой спутник притащил тяжелую лестницу, мы подперли ею мольберт и, как могли, укрепили ее ветками и большими камнями. Теперь художник мог работать без опаски. „Вас, наверное, удивляет, что полотно у меня темное, — объяснил он. — Природа без солнца темна и черна; я поступаю как солнце: высвечиваю выступающие места — и картина готова…“. В четыре полотно было закончено… От силы за два часа работы завершить метровое полотно! „А теперь, — объявил Курбе, — отправляемся в Сален!“ Все принадлежности мы сложили на маленькую тележку, полотно накрепко привязали сзади и запрягли Жерома, крайне недовольного тем, что ему помешали обедать… В деревне мы наняли еще одного ослика на подмогу Жерому, так как дорога целых шесть километров шла в гору, мы поднимались пешком… Добравшись до верху, мы отослали обратно второго осла, и поскольку теперь нам предстояло километров десять спуска, Курбе скомандовал: „Всем сесть в тележку“. Мы устроились втроем как сельди в бочке, потому что маэстро занимал порядочно места. Ослик рысью спускался с холма; темнело, и вскоре перед нами показался Сален… Навстречу нам волы тащили повозку с бочкой вина, и мы приняли вправо, чтобы разминуться с ней, но ослик испугался и… понес. Курбе так сильно натянул поводья, что левый повод лопнул, а правый круто повернул ослика к обрыву. Ослик, тележка и седоки перемахнули под откос, но, к счастью, два передних колеса зацепились за парапет, и мы повисли над пропастью. Мы… втащили наверх ослика, тележку и полотно. Ничто не пострадало. Теперь мы стали осторожнее и до конца пути уже не садились в тележку… У Бюшона нас ожидал хороший ужин, который мы с аппетитом уплетали, весело рассказывая о своем приключении»[283].

По словам Кастаньяри, Курбе иногда потешал себя и друзей тем, что приписывал Жерому сообразительность человека и проницательность художника. «Это было прелестное животное: шкура черная, нрав резвый… Курбе сочинял о Жероме фантастические истории. Жером якобы умел идти галопом, как лошадь, и самые трудные поездки ничуть не утомляли его. Местность он знал лучше хозяина и в большинстве случаев сам выбирал, где тому писать… Выбор Жерома был безошибочен, и Курбе не оставалось ничего, как расставить мольберт и приниматься за работу. Когда Жером находил, что хозяин пишет уже достаточно долго и пора возвращаться домой, он начинал тянуть Курбе за рукав… Иногда, потеряв терпение, он просовывал голову между ножками мольберта и убегал с полотном, а Курбе гнался за ним…»[284].

Курбе «был самым непостоянным человеком на свете, — продолжает Клоде. — Приехав в Сален, он собирался пробыть там неделю; три месяца спустя он все еще торчал там. С ним были только ослик, тележка, рубашка и две пары носков. Из одежды — только то, что на нем. С наступлением холодов он купил у еврея на рынке одеяло, вырезал посередке дыру для головы, и оно заменило ему зимнее пальто»[285].

Макс Клоде, родившийся в 1840 году, разделял как веру Курбе в реализм, так и его неприязнь к академическому обучению. Если не считать годичного пребывания в мастерской одного скульптора в Дижоне и нескольких месяцев в Париже, Клоде был самоучкой. «Философ-практик, он занимался искусством, разводил животных, сажал деревья, обрабатывал свой сад»[286]. Несколько позднее он построил в Салене небольшую печь для обжига и занялся производством глиняной посуды. За время пребывания Курбе в Салене Клоде выполнил медаль с изображением художника, а также вылепил бюст Бюшона, украшающий ныне могилу писателя. Сам Курбе сделал гипсовый медальон жены Бюшона, которую величал «матерью реализма»[287] и чьи черты были столь же подвижны, как «целая куча мышей»[288].

«Я в восторге, что Курбе работает, — писал Шанфлери Бюшону в октябре. — Пребывание в деревне целительней и благотворней, чем парижские пивные. Надеюсь, деревня и живопись отучат его от мысли, будто он спаситель мира. Он могучий художник, превосходный художник. Вот и пусть остается тем, чем создала его природа, то есть превосходным живописцем»[289].

Макс Бюшон состоял в оживленной переписке с Виктором Гюго, пребывавшим тогда в добровольном изгнании в Отвиль Хаус на острове Гернси, где он нашел убежище от преследований за откровенную враждебность императорскому режиму. Желая сблизить обоих своих друзей, а заодно получить при случае для Курбе разрешение сделать портрет Гюго, Бюшон убедил художника написать поэту из Салена. Литературные качества этого письма позволяют предполагать, что Бюшон либо продиктовал его, либо тщательно отредактировал: «Дорогой и великий поэт. Вы сказали, что я обладаю дикой независимостью горца; думаю, что на моей могиле можно будет смело написать, как говорит друг Бюшон: „Курбе — несгибаемый“ [Курбе без курбетов].

Лучше, чем кто-либо другой, Вы знаете, что наш край является во Франции поставщиком людей, исполненных веры, напоминающих породившую их землю, нередко как бы высеченных из гранита.

Не преувеличивайте моей значимости, но то малое, что я сделал, было нелегким. Когда появились мы с друзьями, Вы царили над всем миром как гуманный и исполненный доброй воли Цезарь.

В начале Вашего пути Вы, как и Делакруа, не сталкивались с империей, которая повторяла бы Вам: без нас нет спасения. Тогда не существовало мандата о вашем аресте, Ваши матери не устраивали, как моя мать, подвалов в доме, чтобы прятать Вас от жандармов.

Делакруа ни