Гюстав Курбе - Герстл Мак

имело место. «Курбе и его влияние были отвратительны, — писал он Фантен-Латуру осенью 1867 года. — Сожаление, ярость и даже ненависть, которые я сейчас из-за этого испытываю, вероятно, удивят Вас, но вот объяснение. Мне ненавистен не бедняга Курбе и не его работы — я, как всегда, признаю их достоинства. Не жалуюсь я и на влияние его живописи на мою. Этого влияния не существовало, и обнаружить его в моих работах нельзя. Иначе и быть не могло: я сам достаточно самобытен и обладал достоинствами, аналогичных которым у него не было. Тем не менее все это очень мне повредило, и вот почему. Этот проклятый реализм немедленно воззвал к моему художническому тщеславию, и наперекор всем традициям я устремился по этому пути с самоуверенностью невежды: „Да здравствует натура!“ Натура, мой дорогой, — вот лозунг, оказавшийся для меня большим несчастьем»[303].

В Трувиле с Уистлером находилась Джоэнна Хеффернен (впоследствии м-с Эббот) — красивая молодая ирландка с великолепными, отливающими медью волосами, которая была его моделью, а также любовницей на протяжении пяти лет. Курбе, вероятно, познакомился с Джо, как ее все называли, в Париже в 1861 или 1862 году, когда Уистлер писал с нее «Девушку в белом». В 1865 году в Трувиле он разрешал ей позировать Курбе, который написал портрет Джо, смотрящейся в зеркало. Портрет он назвал «Прекрасная ирландка» и впоследствии сделал с него две почти идентичные копии.

Примерно 20 ноября Курбе вернулся в Париж, откуда 3 января 1866 года писал Кастаньяри: «В Трувиле я стяжал славу портретами и морскими пейзажами… Сейчас я пользуюсь в Париже невероятным успехом. Я всех обогнал: когда есть воля, можно добиться всего. От меня только что вышли граф де Шуазель со своей сестрой маркизой де Монталамбер. Они купили несколько морских пейзажей. Отец Гиацинт упомянул меня в своих проповедях в соборе Нотр-Дам»[304]. Шарль Луазон, известный под именем отца Гиацинта, был монах-кармелит, задавшийся целью примирить католические догмы с современной наукой. Его красноречивые проповеди в соборе Нотр-Дам принесли ему исключительную популярность, но неприятие им догмы о непогрешимости папы привело в 1870 году к отлучению его от церкви. Несколько лет он провел в Женеве, женился не то на англичанке, не то на американке и в 1877 году вернулся в Париж, где основал Старую католическую церковь и продолжал совершать богослужения, несмотря на то, что был женат.

В январе Курбе несколько менее самодовольно, чем обычно, писал Альфреду Брюйасу, от которого долго не имел вестей: «Я писал Вам раза два. Я послал Вам книгу [„Основы искусства“] моего бедного друга Прудона, фотографию „Священника“ [„Возвращение с конференции“], но ответа нет. Я вправе был бы предположить, что Вы умерли. К счастью, люди, побывавшие на юге, сообщают мне, что Вы живете в Эльдорадо, которое для себя выстроили. Кое-кто даже уверяет, что Вы влюблены. Это Вас оправдывает… Если бы Вы знали, сколько я написал после свидания с Вами, Вы ужаснулись бы! По-моему, я уже написал тысячу картин, а может, и больше, но, несмотря на это, из-за чьей-то недоброй воли, невежества и смехотворного бюрократизма я все еще пребываю в том же положении, в котором Вы меня видели тогда. Мне страшно хочется вновь встретиться с Вами, найти время и возможность вернуться в Монпелье… Благодаря Вам я так хорошо провел там время… В свое время Вы предложили мне работы Труайона в обмен на мои картины. Если Вы не отказались от этой мысли, пришлите мне одного Труайона, а я отправлю Вам какой-нибудь пейзаж моего края… Просил бы Вас также прислать мне денег для вдовы Прудона. Простите за неделикатность, но к кому же еще обратиться с такой просьбой, как не к людям с Вашим сердцем? При жизни он [Прудон] называл меня „опорой его семьи“, и я обязан печься о ней, с кем бы мне ни пришлось иметь дело»[305].

Брюйас пометил на полях этого письма: «Не получал ни письма, ни книжки от этого доброго друга»[306]. Но ответил сразу же и пожертвовал пятьсот франков. В конце января Курбе опять пишет: «Сердечно благодарю за деньги, которые Вы послали мне для семьи Прудона… В ближайшие дни отправлю Вам великолепный пейзаж, изображающий уединенное место в глубине долины моего родного края. [„Уединение. Берега Лу“, вероятно, начатый во Франш-Конте в 1864 или 1865 году и законченный в Париже.] Это самый лучший из всех, который у меня есть и который я сделал, вероятно, в своей жизни… Таким образом, у Вас будет все самое лучшее, что я написал… Я его заканчиваю… Сейчас я очень занят в связи с предстоящей выставкой. У меня осталось всего полтора месяца, я выставлю пейзаж вроде Вашего, но там будут еще косули и обнаженная женщина»[307].

Картинами этими были «Косули у ручья» и «Женщина с попугаем». «Косули» находятся сейчас в Лувре, это самая красивая из пейзажно-анималистических композиций Курбе. Слева рогатый самец щиплет нежную весеннюю зелень возле огромного дерева; косуля улеглась рядом с ним на берегу журчащего горного потока, ручья Пюи-Нуар, а другой самец стоит в мелкой воде под зеленым сводом листвы. Краски светлее и чище, чем в большинстве пейзажей Курбе; задний план, написанный во Франш-Конте, почти безупречен, но животные, добавленные в Париже несколько месяцев спустя, слишком отчетливо выступают и выдают, что моделями для них служили не живые обитатели леса, а туши, взятые напрокат у мясника. Картина была написана на холсте, ранее использованном Курбе для поврежденной и незаконченной «Иппокрены». «Женщина с попугаем» изображает сладострастную обнаженную женщину с распущенными рыжеватыми волосами, лежащую на той же широкой постели, что впервые была изображена в «Пробуждении». Она лениво играет с попугаем, усевшимся на ее левой руке.

Мнения критиков разошлись, но в этом году большинство их было на стороне Курбе. Даже Максим Дю Кан слегка смягчился: «Если бы умения владеть кистью было достаточно, чтобы называться художником, Курбе был бы великим мастером, и все же он только живописец, правда, очень искусный, но ничего больше… Его „Косули у ручья Пюи-Нуар“ — замечательное полотно, в котором недостает лишь более глубокого понимания пространственной перспективы, чтобы стать выдающейся картиной»[308]. Кастаньяри написал длинный обзор, расхвалив «Косуль» безоговорочно, а «Женщину с попугаем» — лишь с несколькими мелкими замечаниями, касающимися рисунка; однако предпочтение он отдавал все-таки второму полотну в силу странного доктринерства: он «никогда не мог допустить, чтобы пейзаж, пусть даже безупречный, мог цениться больше человеческой фигуры, пусть