Играть... в тебя - Мария Зайцева

Он такой радостный был, что меня одновременно это заставило дрогнуть от невероятного, сладкого восторга и разозлиться до умопомрачения.

Я тут с ума схожу!

Я тут передумала уже все, что можно! Я с ним рассталась, вообще-то, навсегда! А он… Приперся! Улыбается! Гад!

Правда, улыбка у Савы поблекла слегка, когда он увидел за моей спиной молча изучающего обстановку Богдана.

Сразу такой злой стал, в глазах молнии…

Невозможно привлекательный… Га-а-ад…

А потом ко мне, кряхтя, поднялся Кеша, ткнулся огромной мордой своей в живот, засопел, обнюхивая…

Я машинально обняла его, погладила, не сводя взгляда с Савы.

И утопая в его глазах. Тревожных, радостных, вопрошающих…

Наверно, будь я одна, то не сдержалась бы. Пошла на этот зов, пропала бы опять, как в первый раз, когда он посмотрел, и я… сошла с ума.

И на все согласилась.

И все ему отдала, приняв игру за чистую монету.

Но теперь я была не одна.

Теперь меня окружали мои близкие, дедушка, Жучок, Кеша. И я была дома, в своем месте силы. Оно питало меня, поддерживало.

Давало опору.

Я словно сильнее стала. Жестче.

И потому, сузив глаза, прямо ответила на зовущий взгляд Савы.

А дедушка, поймав этот безмолвный разговор, коротко приказал мне:

— В дом.

— Эм-м-м… Петр Игнатьевич… — попытался вмешаться Сава, но дедушка его оборвал сурово, — рот закрыл, малой. А ты, — тут он снова посмотрел на меня, — в дом. Посуду помой.

Я молча кивнула, потому что с дедушкой, когда у него такой голос и такой настрой, разговаривать бесполезно, и, похлопав Кешу по лобастой башке, пошла в дом. Понятное дело, что посуду я мыть собиралась в последнюю очередь, да и не надо нам утруждаться, дед еще когда посудомойку купил, но вот стол на кухне протерла от крошек и тряпку прополоскала в раковине.

Просто, чтоб руки дрожащие занять.

И мысли в порядок привести.

Блин… Понятно, что дед просто так про Богдана сказал, что он — мой жених, Сава сейчас его в этом переубедит. Но сам факт, что ко мне парень приехал… А следом — еще один… И где-то же сидят подчиненные Богдана, у сломанной машины. Или, может, тоже сюда идут? Пополнять ряды женихов… Стыдно-то как.

Я же дедушке хотела сказать… Да ничего я ему не хотела говорить! Вообще! Ни про Саву, ни про обман его!

Это, во-первых, стыдно, а во-вторых… Дедушка на решения резкий. Сначала пристрелит, а потом будет разбираться. К нему потому и браконьеры не заявляются, только залетные, что знают его натуру.

А тут парень, который меня обидел. Он же даже разговаривать не станет…

Ох…

А потом я услышала разговор Савы и Богдана, и ситуация стала еще более неоднозначной.

Надо теперь как-то дедушку успокоить. И с Савой поговорить без свидетелей… Но как с ним говорить, если от одной только мысли об этом ноги подкашиваются? Задача, Олька…

И она откладывается, похоже! Куда их дедушка уводит? Обоих, причем?

Кошмар!

Выскакиваю на крылечко как раз в тот момент, когда дед, повелительно ведя дулом ружья, приглашает обоих парней в машину.

— Дедушка, далеко? — спрашиваю я, видя, что Жучок тоже устраивается на привычном для себя месте впереди.

— Ориентировка пришла, Оль, надо проверить кое-что. Одному скучно, вот, гляну, на что твои женихи способны, — усмехается дедушка.

— Петр Игнатьевич, это недоразумение, — говорит Богдан, очень вежливо, кстати, косясь на скалящегося ласково Жучка, удобно устроившегося на переднем сиденье, — я говорил же. Я — родственник Савы.

— Ну вот и хорошо, — покладисто кивает дедушка, — по-родственному поможешь.

— Петр Игнатьевич, мне надо с Олей… — Сава, в отличие от Богдана, не торопится садиться, смотрит на меня с напором, но дедушка его перебивает:

— Дело сделаем, потом и разговоры будем разговаривать.

Но Сава, игнорируя его, идет ко мне размашисто и уперто.

Я лишь смотрю, как он приближается, как волосы его, взъерошенные, падают на лоб, и глаза блестят упрямо.

— Эй, малой, сейчас дробью в зад получишь! — злобно рычит дедушка, и ему вторит Жучок, но Богдан тормозит их слаженный порыв:

— Петр Игнатьевич, дайте ему минуту, столько ехал сюда…

— Нехер! Будет он тут яйца раскатывать…

— Петр Игнатьевич, ну вы же тоже были молоды… Себя вспомните…

— Я себя помню! Потому и нехер!

Но Сава уже добирается до меня и, ни слова не говоря, просто заграбастывает с крыльца на руки и жадно целует.

Я лишь ахнуть успеваю, да руки ему в плечи упереть.

Горячо так становится сразу везде! Я словно в живой огонь превращаюсь! И не слышу ничего, ни матерного высказывания дедушки, ни угрожающего рычания Жучка, ни успокаивающего голоса Богдана.

Только гул в ушах от бешеного тока крови по венам, только сладкий вкус поцелуя, такой знакомый и незнакомый одновременно!

Сава, остановившись лишь, когда я практически дыхание теряю и обвисаю покорно в его руках, торопливо шепчет мне, блестя глазами:

— Птичка, я скоро, очень скоро. Дождись, ладно? Пожалуйста! Я все объясню. Я дурак был, прости меня! Прости! Простишь?

Я ничего не отвечаю, сил нет, слов тоже. Только смотрю на него, серьезного, непривычно серьезного, напряженного и… неуверенного. Он ждет моего ответа, и, кажется, не отпустит, пока не дождется.

И угрозы дедушки, рычание Жучка и весь мир окружающий не смогут его от меня оторвать сейчас!

— Я… — я облизываю губы, ловя послевкусие нашего поцелуя, горячее! — Я… Дождусь. Обещаю.

— Спасибо, Птичка моя… — Сава снова тянется к моим губам, радостно, с облегчением выдыхая, но резкий окрик деда заставляет вздрогнуть нас обоих:

— Щенок! Я не железный!

Сава чуть хмурится, затем быстро чмокает меня в нос и ставит обратно на крыльцо.

— Ты обещала, Птичка.

Киваю.

Обещала.

Сава улыбается так, что у меня колени, и без того мягкие, еще и дрожать начинают, а затем бежит к машине деда.

Тот демонстративно перещелкивает затвор.

— Не надо так делать, Петр Игнатьевич, — весело говорит ему Сава, — а то выстрелит нечаянно!

— Поучи меня, мелкий нахальный щенок! В машину! Посмотрим, на что ты годишься.

Сава запрыгивает на заднее к Богдану и тот, не удержавшись, дает ему пять.

Я только глаза закатываю.

Придурки какие, господи…

— Осторожней… — кричу я вслед, но дед только кивает хмуро. Жучок скалится, вывалив язык, он обожает ездить на переднем сиденье.

А Сава отправляет мне воздушный поцелуй в окно… Ой… Романтик какой… Смешно.

Я провожаю взглядом машину, затем иду в дом.

На кухне смотрю в окно, наблюдая за Кешей, мирно пасущимся