Играть... в тебя - Мария Зайцева

Явно отец и сын. Высоченные, с хищными жесткими лицами и взглядами настолько холодными и яростными, что невольно хочется отступить и спрятаться.

Вместо этого я поднимаю карабин. Не целюсь, но показываю, что заходить не стоит.

При виде оружия у половины приезжих срабатывает рефлекс, похоже, потому что они хватаются за спрятанные под куртками пистолеты, а кое-кто даже умудряется достать. Двое из них, те, что ближе всего к начальству, синхронно пытаются закрыть собой отца и сына.

Но все замирают, повинуясь легкому жесту старшего из мужчин.

— Это — частная территория, — спокойно говорю я, — представьтесь, пожалуйста. И права на ношение оружия, надеюсь, при вас.

Мужики молчат, явно охреневая от картины.

А неудачливые охотники с дерева орут:

— Спасите! Она — ебанутая! И тут медведь бешеный бегает!

Часть из приезжих, взволновавшись, принимается оглядываться тревожно, но отец и сын обмениваются взглядами… И вот что-то мне знакомое в этих породистых лицах видится, в поворотах голов, спокойной, ленивой какой-то грациозности крайне серьезных хищников. Зверей.

С дерева продолжают убеждать приезжих, что от меня надо обезопасить мир, но я коротко рявкаю, не оборачиваясь:

— Закрылись.

И старший из мужчин, родственников которого я, кажется, знаю, щурится на меня серьезно и кивает:

— Ольга Никифорова, я правильно понимаю?

— Да.

— Блядь… Мелкий… — вздыхает его сын, — как всегда…

— Гены пальцем не сотрешь, — соглашается с ним его отец. — Петр Игнатьевич Никифоров — ваш дед, так?

— Да.

— Может, в дом пригласите? Все же, родня… Возможно.

Получается, правильно я подумала.

— У меня тут дело есть, — киваю я на дерево, и отец Савы говорит спокойно:

— Не волнуйтесь, мои люди присмотрят.

— Ну, тогда прошу, — я вежливо веду стволом, приглашая, а после, спохватившись, опускаю карабин.

— Спасибо, — если отца Савы такое приглашение и удивило или насторожило, то он этого никак не показывает.

Идет первым, следом — его старший сын, я так понимаю, Александр Симонов.

Остальные люди остаются у дерева.

Повернувшись к ним, я говорю:

— Дедушка просил, чтоб гости оставались на своих местах до его прибытия.

— Не волнуйся, все будет в целости и сохранности, — говорит Александр спокойно, лишь в глубине взгляда его — легкое удивление и усмешка. Надо же, а он не настолько ледяной, как могло бы показаться сначала… Чувствуется, что в этом мужчине — скрытый бешеный огонь. Бр-р-р… Мне что-то прямо жаль его жену… Рядом с таким дышать тяжело, а она замуж вышла… Как согласилась, интересно?

Мы проходим в дом.

— Проходите, — я ставлю карабин у двери, — у меня есть пирог. Мясной. Хотите? Дед скоро будет. И Сава с Богданом с ним.

Мужчины переглядываются.

И затем отец Савы говорит задумчиво:

— Знаешь… Я зря переживал. Хороший выбор.

— Определенно. У мелкого внезапно обнаружился вкус, — кивает Александр.

А я, сдерживая тяжелый вздох, иду греть чай.

Прямо вот даже генетический тест делать не надо. Все на лицах, как говорится. И в повадках. У всех четверых.

Бедные их женщины…

И я…

44. Сава. У нас купец

— А с этими что делать? — Богдаха, уже утрамбовав меня в тачку и бдительно перекрыв пути отхода, словно опасаясь, что я, как полнейший дебил, сейчас выскочу из нее и гребаным зайцем впереди тачки побегу к моей Птичке, кивает на аккуратно сложенных в большой навороченный "Хаммер" браконьеров. Их оружие тоже аккуратно сложено у нас в багажник, потому что дед любит порядок и учет. И мы именно этими вещами и занимались как раз, когда позвонила моя девочка и сообщила спокойным, обыденным даже тоном, что на нее попытались напасть какие-то уебки!!!

Ох, мать твою!

Да меня кроет сейчас так, что опасения Богдахи могут и оправдаться!

Побегу, блядь, впереди вездехода!

И первым доберусь, клянусь!

Пока мы тут за браконьерами охотились, какие-то твари мою девочку… Твари!

— Тихо, — поймав мой стеклянный взгляд, Богдаха на всякий случай цепляет покрепче за рукав, не позволяя дернуться. Он умеет так хватать, что хер вывернешься. Знаем, проходили. Урод. И никакой он не родственник, блядь, нихера похожего! Седьмая вода на киселе, а все туда же!

Я еще эту внезапную тему родства с папашей проясню, когда он из своего очередного загула-охоты выползет. Настя ему опять по мордасам зарядит, он и вернется. Злой и бешеный.

И мне его нихера не жаль будет, вот!

Потому что нечего такие вещи скрывать от сына! Младшего! Сандр-то, сто процентов, в курсе. Это я, блядь, принц в изгнании, которому ничего никогда не сообщается!

Злоба моя трансформируется в новое русло, и, по крайней мере, теперь я могу чуток мыслить.

— Оставим тут пока, — решает дед, садясь в машину и заводя ее с ключа.

Прошлый век!

Но скачет этот прошлый век по местным буеракам так, что "Хаммер" браконьеров мы сделали, как стоячих.

— А не сожрут? — Богдан не противодействует никак деду, просто спрашивает, задумчиво провожая взглядом стремительно удаляющийся квадратный кузов тачки.

— Нет, я их закрыл, — спокойно отвечает дед, — и окно оставил для проветривания. До полиции долежат. Главное, чтоб не развязались, да не вылезли… Тогда могут и сожрать…

— Да пусть жрут, блядь! — бешусь я, — выживают сильнейшие! Они же приехали на медведей охотиться? Вот пусть и попробуют! С голыми руками! Как наши предки!

Богдаха вздыхает, но ничего не говорит, переглядывается с дедом в зеркало заднего вида.

И есть в этом что-то оскорбительное.

Словно я — мелкий пиздюк, который несет хрен знает, что. И надо просто его прощать и не обращать внимания на его слова.

Детский лепет, типа.

Обидно!

Я хочу что-то сказать, но не нахожу от обиды и злости, что. Под руку лезет здоровенная мохнатая башка волка, носящего смешную кличку Жучок.

Машинально глажу, и он неожиданно облизывает мне лицо.

Родственная душа. Чует, что я за его хозяйку переживаю, места себе не нахожу.

Мы тут, а она там одна, маленькая, хрупкая, беззащитная!

И этот еще, старый черт!

“Не отпускай их”!

“Внимательней там”!

Да она малышка совсем! Что значит, “не отпускай”?

Невольно сильнее цепляюсь за густую шерсть Жучка, и машину подбрасывает на ухабах.

Богдаха что-то сосредоточенно читает с экрана телефона, хмурится.

— Че там? — спрашиваю я.

— Блядь… — шепотом матерится он, и дед тут же высказывается:

— Рты вымою с хлоркой, вашу мать! Пиздюки мелкие! Материться они мне тут будут!

— А себе? — хамлю я, не сдержавшись.

Понятно, что это — единственный родственник Оли моей, и понятно, что первое впечатление не переделать потом, но он не прав.

Он свою внучку не бережет!

— А мне не такие свистуны замечания делали.

— Плохо, значит,