Играть... в тебя - Мария Зайцева

И вдруг все, словно по мановению волшебной палочки, прекращается.

Охранники опускают стволы, браконьеры затыкаются, потому что часть этих стволов переводится на них.

А на крыльце стоит и щурится на нас с Кешей старший Симонов.

Судя по всему, это он, негласно, одним движением, переориентировал своих охранников на другие цели.

Киваю ему с благодарностью, утягиваю Кешу за дом опять. Яблок не хватает, но у деда имеется сушеная рыбка, развешанная на веревочке как раз за домом.

Обрываю несколько штук, даю Кеше понюхать и кидаю в погреб.

Медведь с урчанием скатывается вниз, а я захлопываю за ним дверь, с облегчением запираю на засов.

Долго его так не удержишь, он пока что не укладывается еще окончательно, но зимой мы его запираем, чтоб не разбудили случайно.

Возвращаюсь обратно, подхожу к отцу Савы, курящему на крыльце и о чем-то разговаривающему с сыном.

Они очень похожи сейчас. Словно копии друг друга, оба темноволосые, высоченные, широкоплечие и опасные.

Удивительно, что Сава как-то не в их масть, хотя… Мысленно представляю его рядом с отцом и братом…

Тоже похож.

Очень.

Просто светлый, и глаза очень светлые. И улыбчивый, в отличие от них. А так — копия.

И Богдан этот — тоже копия.

Я раньше их сходства не замечала, потому что не видела старших Симоновых, а с Савой как-то в голову не приходило сравнивать его “друга”.

Но теперь вспоминаю и понимаю, что похожи, очень похожи.

Брат, возможно двоюродный. Но порода на лице, как говорится.

Подхожу ближе к Симоновым.

— Прошу прощения, Кеше скоро в спячку, вот он и мается. Да еще и ранили, взбудоражили… Он больше не выйдет, я его заперла. Можно успокоить ваших охранников.

— Наших охранников я бы наоборот сильно побеспокоил… — говорит старший Симонов, — расслабились. Медведя не заметили.

Я пожимаю плечами.

Не объяснять же, что медведь может быть очень незаметным. Это только с виду он увалень, а на самом деле — очень хитрый, осторожный и внезапный в своей атаке зверь.

— А ты его выкармливала, да? — спрашивает Александр.

— Да, — киваю я, — мы его нашли в берлоге, только-только родился, слепой еще был. Мать убили браконьеры… Выманили зимой из берлоги и… А мы его забрали. Дедушка говорил, что не выживет, никаких шансов. А я его кормила из бутылочки, грела. Спал со мной даже. Вот и вырос…

— Сколько ему? Взрослый ведь.

— Шесть лет в этом году. Большой, да.

— И проблем не было?

— Нет… — я считаю нужным пояснить, — он чипированный, мы отслеживаем перемещение… И здесь же не охотничьи угодья, охотники тут не ходят, других самцов тоже нет, медведи свою территорию охраняют, Кеша никого не пустит, другого самца, я имею в виду. А сам не уходит далеко, не любит. Местные его знают, обходят стороной. Да и у нас тут не сильно гуляют, все же, не парк… Случайных людей не бывает… Практически. Это что-то в этот раз много. И дедушка поехал искать. И эти вот… Пришли. Стреляли в него. Зачем? Из мелкашки тем более… Баловство. И Кешу разозлили. Еще и стрелять не умеют, и руки слабые, отдачей чуть ли не сносило… Какая таким охота?

Я рассказываю, не скрывая удивления в голосе, и не сразу замечаю, что оба Симонова смотрят на меня, внимательно так, серьезно. И взгляды у них похожие. Испытующие. Исследующие.

Я хочу спросить, что не так, но не успеваю.

К воротам подлетает дедов козлик, дверь еще не успевает открыться, как с заднего сиденья, выбравшись через окно, ко мне мчится Жучок.

Не обращая внимания на заполонивших двор людей, он прыгает на меня и принимается, повизгивая, облизывать руки и тыкаться мордой в ладони. До лица не достает, я уворачиваюсь.

Смеюсь, обнимаю за мохнатую шею:

— Фу, ну фу же! Дурень…

— Нет, не волк… — слышится задумчивый голос Александра с крыльца, — хвост кольцом. Помесь, скорее всего. Скажи нашим, чтоб от нервов что-то принимали. Пиздец же, опять стволы расчехляют. Придурки.

— Олька! — Жучок уже не прыгает на меня, а просто крутится, обтираясь мордой о ноги и скалясь на стоящих неподвижно Симоновых, а я едва успеваю обернуться, как снова попадаю в объятия.

И вот этому человеку я позволяю себя целовать в лицо, щеки, губы. Быстро, лихорадочно покрывать поцелуями, стискивать в голодных тревожных объятиях, так сильно, что дышать получается через раз.

От Савы пахнет лесом, волнением, бьет жаром и безумием.

— Птичка моя… Блядь… Чуть не сдох, реально, чуть не сдох!

— Эй, щегол, ты в моем доме, — дедушкин окрик никак не тормозит Саву, он не слышит его даже! Тискает меня, словно на комплектность проверяет, осматривает блестящими светлыми глазами, дышит тяжело.

— Олька, ты как? Ничего они тебе? Блядь… Чтоб я еще хоть раз… Хоть раз…

— Нет, какие все же дети неслухи пошли, — возмущается дедушка, подходя ближе.

Я его не вижу, все мое зрение, обоняние, весь мозг мой — полностью заняты Савой, и только им, но краем сознания реальность воспринимаю.

И ощущаю, что во дворе как-то очень уж много народу становится.

Явление дедушки, Савы, Богдана и Жучка не осталось незамеченным.

Охрана Симоновых подтягивается к месту событий.

— Отпусти внучку, щегол наглый, — командует дедушка, опасно поводя ружьем, а Богдан, кинув взгляд на стоящих спокойно и наблюдающих за этой сценой отца и сына Симоновых, скалится весело:

— Да ладно вам, Петр Игнатьевич, него после этого всего нервный тик будет. Дайте кайфануть.

— Слабак, значит, раз нервы такие тонкие, — наставительно отвечает дедушка.

— Олька… Блин… Олька моя… — Сава поднимает меня над землей, сажает себе на бедра, заставляя обхватить себя и руками, и ногами, и это тоже активно не нравится деду, но тут в разговор вступает старший Симонов.

— Никифор, здравствуй.

Дед молчит.

Я, закрыв Саве рот пальцами, поворачиваюсь и с удивлением смотрю на лицо дедушки. Так его не называли. Ни разу на моей памяти.

Почему отец Савы сказал ему это?

Никифор?

Почему Никифор?

— И тебе привет, Сим-Сим, — наконец, спокойно, с расстановкой, отвечает дедушка.

И я понимаю, что чего-то не понимаю.

46. Оля. Перемещение гостей по территории

Сим-Сим… Странное какое прозвище. Я его слышала? Нет? Не вспомню сейчас. Кажется, Витек что-то говорил… Или кто-то еще?

Сим-Сим — это из восточной сказки. Место, где хранятся несметные сокровища. И хранит их вечный страж, который просто так никого не пустит туда. А, если пустит, то не выпустит…

Если думать об этом, вспоминать, анализировать, то прозвище очень даже…