Блатной: Блатной. Таежный бродяга. Рыжий дьявол - Михаил Дёмин

После ужина я выбрался во двор. Зажег папиросу, медленно обошел вокруг дома и остановился, прислонясь к стене, бездумно прислушиваясь к шорохам ночи.

Я стоял под окошком, раскрытым и занавешенным шторами. Зеленоватый мутный свет проникал сквозь ткань и мягко расплескивался по траве и кустам.

Внезапно сирень посветлела, сделалась ярче, подробно и выпукло проступили из полумрака густые зернистые гроздья. Я поднял голову и увидел в окне мужскую незнакомую фигуру.

Отодвинув штору, кто-то разглядывал меня; разглядывал пристально, настороженно…

Был он немолод и лысоват, в железных очках, с запавшими щеками, с неряшливой и жидкой бородкой. Поскребывая ее ногтями, он погодя спросил стесненным, сдавленным шепотком:

– Вы кто? Вы из этих… Из уркаганов… Да?

– Из этих, – сказал я.

Вопрос показался мне странным, да и тон, каким он был задан, тоже. Он никак не вязался с обстановкой, с характером всей этой ямы.

«Хотя, с другой стороны, – подумал я тут же, – стиль здесь особый, замысловатый… Возможно, это кто-нибудь из друзей Генеральши, такой же, как и она, «начитанный» жулик?!»

И я, в свою очередь, спросил, придвинувшись к окну:

– А вы кто?

– Это не важно, – проговорил он быстро, – не имеет значения. – И потом, усевшись боком на подоконник, добавил: – Закурить есть? Будьте так добры…

– Найдется, – ответил я и протянул ему пачку «Беломора».

Он торопливо вытряхнул из пачки папиросу и долго прикуривал, ломая спички зыбкими, вздрагивающими пальцами. Наконец задымил, затянулся жадно и сказал, остро вглядываясь в заросли сада, в сырую, шевелящуюся тьму:

– Не спится. Да и как уснешь? Все время кто-то ходит, дышит, шуршит… Вот сейчас – слышите?

Остроугольное, исполосованное продольными морщинами лицо его кривилось и подергивалось, глаза были расширены; там, в глубине их, не было видно никакого движения мысли – только страх, один только страх, тоскливое и болезненное смятение.

– Слышите, слышите! Вон там – слева, у калитки… Вам не кажется?

– Нет, – сказал я, – не кажется. Да кого вы, собственно говоря, так боитесь?

– Их, – ответил он.

– Кого, «их»?

– А вы будто не понимаете? – прищурился он, поправляя очки.

– Чепуха, – отозвался я, – здесь место надежное. Все сделано с умом и со вкусом.

– Ну, по поводу вкуса можно было бы поспорить, – пробормотал он. – Да это, в общем, несущественно. А вот насчет ума – что ж… Ума у них тоже хватает, можете мне поверить! Там, в органах, не дураки работают. Нет, не дураки. Я знал многих дельных чекистов, да и самого Феликса Эдмундовича встречал когда-то.

От этих его слов мне стало как-то не по себе. И я сказал, испытывая растерянность и глухое смутное раздражение:

– Давайте, в конце концов, объяснимся… Что-то мне непонятно, кто вы такой, черт возьми?

– Не знаю, – вздохнул он, теребя бородку. – Это мне и самому непонятно.

– Вы что, – спросил я тогда, – меня, что ли, боитесь?

– Вас? – Он протер очки, наморщился, опустил брови. – Нет… А впрочем… Я всех сейчас боюсь. И себя самого – тоже!

Он рывком загасил окурок, обвел взглядом помраченный сад и с треском захлопнул окошко.

Так, случайно, встретился я с любопытным типом: с опальным коммунистом, бежавшим от бериевских репрессий и скрывающимся в уголовном подполье Ростова.

Генеральша кое-что рассказала о нем. Человек этот (старый партиец, приятель покойного ее мужа) работал в Донбассе в угольном тресте и занимал там немалую должность, был замполитом – заместителем управляющего трестом по политчасти. Должность свою он исполнял старательно… Однако это не уберегло его от беды! Узнав, что на него заведено дело и что ему, возможно, грозит арест, он не стал, как другие, дожидаться прихода чекистов, не захотел испытывать судьбу. Он бросил дом, семью, работу – бросил все! – и исчез, спасся бегством. На что он рассчитывал? Трудно сказать. Активного политического подполья в Советской стране не существует – он это знал. Надежных друзей у него не было, сбережений тоже. А воровать он не мог и не хотел. И в результате, поскитавшись по Северному Кавказу, проев последние деньги и обносившись вконец, он очутился на ростовской товарной станции. Там его и подобрали блатные – изможденного, больного, умирающего с голоду. Некоторое время он отлеживался в одном из нахичеванских притонов, а затем перебрался сюда.

– С тех пор он здесь и живет, – сказала Генеральша, – прячется, всего боится, вечно сидит взаперти. Странный человек! Иногда мне кажется, что он сходит с ума.

– Наверное, накладно держать такого нахлебника? – поинтересовался Гундосый.

– Ничего, – улыбнулась она, поправляя кружевную свою накидку, – не объест. Да и кроме того, мне иногда подбрасывают деньжат специально для него.

– Кто же? – удивился я.

– Ваши ребята, – сказала она. – Кто же еще? Блатные.

– Но почему?

– Люди ведь не без сердца, – резонно ответила вдова, – жалеют! Видят: некуда бедняге податься. И потом… – Она помедлила, дымя сигареткой. – Почти у каждого, если вдуматься, есть в семье свои репрессированные, взятые за политику. Один потерял родителей, другой – дальних родственников. Глядя на этого, каждый, вероятно, думает о своем…

– Что ж, – сказал я, думая о своем. – Раз такое дело… Мы тоже не без сердца!

Я достал несколько кредиток и швырнул их на середину стола. Ко мне сейчас же присоединился Солома.

Отсчитывая деньги, старый медвежатник проговорил с усмешечкой:

– Жалко мне этих политических. Власть их гнет, в порошок перемалывает, а они… Ничего они не могут, ни к чему не способны. Только слова говорить горазды; это, конечно, неплохо. Но иногда ведь нужны и дела!

– Вот-вот, – подхватил Гундосый, – ты правильно сказал. Нужны дела.

И он наотрез отказался внести свою долю.

– Этот замполит, я вижу, неплохо устроился, – заявил он гнусаво, – сидит себе на всем готовом, как мышь в кладовой… Нет, братцы, так не годится! Да с какой стати я должен его содержать? В честь чего? Мне гроши даются ведь не задаром, я за них ежемесячно свободой рискую, шею свою – вот эту! – под хомут подставляю… Пущай и он тоже пошустрит, постарается!

– Но если он неспособен? – возразила вдова. – Он человек жалкий, совестливый, не от мира сего…

– Красть он, значит, неспособен, – сказал, сужая глаза, Гундосый, – а деньги от воров способен брать – так, что ли? Это ему совесть позволяет, так? Нет уж, пущай выбирает что-нибудь одно.

Глава 15

Поезда двадцатого столетия

Итак, я стал майданником – приобщился к пестрому племени железнодорожных бродяг!

Племя это обширно и многообразно. Здесь так же, как и в любой преступной среде, существует немало различных категорий. Среди майданников есть, например, такие, кто орудует преимущественно на вокзалах – в толчее, в часы посадки.