Всё зло земное - Дарина Александровна Стрельченко

А когда втроём с сыновьями хаживали к Русалочьему ручью – учила Гнева Драгомира и Ратибора собирать травы.

– Не всякий цвет обычному человеку покажется. Бывают такие, что только чародеям, лекарям да зелейникам дадутся.

Ратибор рассматривал листья, перебирал стебли.

– А ещё такие бывают, что по земле ходят, кричат, плачут али смеются тихонько, говорят меж собой и вид меняют.

Драгомир с мечом деревянным возился, рубил репей.

– Белый таленец найдёшь – зверей да птиц понимать сможешь. Адамова голова храбрым сделает и раны вылечит. Расковник[193] любые замки отомкнёт, от дурного глаза защитит. На старых селищах[194] растут эти травы и на заповедных лугах.

Сыновья вглядывались в дальний лес, ёжились, жались к матери.

– А вон в жимолости дрозд стучит. Головка у него красная, горло белое, перо чёрное, а косточки поведать могут о прошлом и о грядущем.

Испуганно глядел Ратибор, а у Драгомира глаза блестели:

– Как, матушка? Расскажи!

– Незачем такие страсти, матушка! Покажи лучше, как оберег из одолень-травы сплести!

Показывала Гнева Драгомиру гадания, Ратибору обереги плела, Тенные веснянки пела, кормила ягодами, вышивала обоим обережных птиц по рукавам, по подолу.

Кощей. Тьма

С полуночи не спала Василиса. Обессилела Горицвета, тревожился Кощей, тени истомились от детского плача. Цыба качала колыбель, ворчала, серебряные пуговицы подкладывала под подушку. А Вася плакала, захлёбываясь, горше и горше – как проснулась в полночь, так не могла успокоиться. Под самый рассвет только затихла – обхватив материн палец, когда положили в колыбель алый цветок.

– Ишь как горько ревела, – прошелестела Цыба, – словно – будущее видала.

Застыла Горицвета. Замер Кощей. Уснула наконец Вася.

Былое. Амбар

По правую руку остывали улочки Крапивы-Града, по левую сосной и смородиной дышал лес. Чуть поглубже зайти – и совсем другие запахи будут, сырые, тёмные, но здесь, у городских стен, добрый ещё лес, тихий. Матушка об этом рассказывала да учила: если берёшь в лесу какую траву али цветок, не рви: аккуратно срежь или выкопай, а на полянке потревоженной оставь взамен или сахару кусок, или крошек.

– Позабыли об этом люди, – говорила матушка, – вот и осерчал лес, злым стал, дремучим.

– А почему позабыли? – спрашивал Иван. Забега́л вперёд, выглядывал заячьи следы, дикую землянику.

– Зла много стало, потемнели мысли, – тихо отвечала матушка, беря его за руку. – Не уходи далеко, Ванюша.

…Вот и берёзка, мимо которой хаживали вместе, на которую повязывала матушка цветные ленты в праздник. Совсем была крохотной берёза, ниже Ивана. А теперь под небеса рвётся, с подлеском шумит.

Заколыхались кусты, и выскочил на тропу мальчишка в мятой рубахе, полон подол яблок. Так прытко бежал, что не заметил сук, растянулся, яблоки рассы́пались по траве.

– Куда тебе столько? – усмехнулся Иван, протягивая руку.

– Амбарник[195] распоясался, – ответил мальчишка. Поднялся, подул на зашибленный локоть, встал на колени, принялся яблоки собирать. – Мышей привёл, муку попортил, тятьку тележным колесом зашибил. Задобрить надо. Мамка велела в лесу яблок набрать – садовые-то наши амбарник сгноил под лавкой. Да только толку-то!

Мальчишка махнул рукой, ловко вытащил из-под куста зелёное яблочко.

– Почему это? – спросил Иван, подавая ещё одно.

– Да потому, что не у нас первых амбарник колобродит. Уж в скольких деревнях так было, яблоком его не задобришь. Вот в Сусо́ловке-то девку в амбаре заперли на ночь, амбарник и отступил. И в Журавли́хе то же, и в Лисьей Горе.

– А с девкой что стало? – нахмурился Иван.

– Так задушил амбарник. Косой и задушил.

Говорил мальчишка деловито, весело, будто вовсе не было ему жалко девок ни в Сусоловке, ни в Журавлихе, ни в Лисьего́рье.

Иван укусил яблоко – крепкое, кислое, аж скулы свело. Спросил невзначай:

– И что же? Сами тоже девку в амбар запрёте, если яблоки не помогут?

– Запрём, – задорно ответил мальчишка. – Мы уж с Проку́дой вызнали, где щёлочка есть, посмотрим, что там за амбарник такой! Завтра ночью и поглядим.

– Откуда будешь-то, малец? – с нехорошим предчувствием спросил Иван.

– Из Больших Тетёр.

Завтра ночью… Что ж, раз случилась такая встреча, придётся наведаться завтра в Большие Тетёры к вечеру. Посмотреть, что за амбарник такой. Наверняка никакой не амбарник, а мужик хитрый: нагонит на село страху, нашепчет, чтоб девку в амбар заперли, а сам там схоронится накануне, поглумится да задушит. Развелось таких хитрецов видимо-невидимо, ещё матушка о таком батюшке сказывала.

* * *

Большие Тетёры стояли недалеко: три версты лесом, родничок, поле перейти – вот и околица. Иван явился в сумерках, чтоб лишние глаза не приметили. Подошёл задами к амбару: там уж собрался люд, кто с вилами, кто с топором. На амбарника ль с топорами пойдут? Или против девки вилы схватили?

А девка уже билась, голосила в крепких руках: наряженная, в белой рубахе, в вышитом сарафане. Сироту, поди, взяли да отправили на погибель. Толпа свистела, ругалась. Плакали с краю бабки.

Догорало солнце, злой краской ложилось на тот амбар. А у стены, в тени, уж примостились мальчишки: Иван прищурился, узнал среди них давешнего знакомца. Проверил топор за пояском, огниво в кармане; отступил в густую дубовую сень. Тоскливо вздохнул: хорошо бы оставили девку в амбаре да разошлись. Да куда там… Когда втолкнули плачущую девицу внутрь, подпёрли двери тяжёлой бочкой, – только прибыло толпы. Правда, притихли: вслушивались, что там, внутри. Но одни всхлипы доносились, ничего больше. Хитрец, поди, тоже выжидает, пока разойдутся…

Наконец село солнце. Потянулись мужики и бабы к своим дворам, одна ребятня осталась, но вскоре и тех поубавилось. Тогда Иван скользнул бесшумно к задней стене. Примерился, как лучше ударить. Добрый амбар, так просто не проломишь… Занёс топор – услышал изнутри стук. За ним – новый стук, громче. Наконец загрохотало внутри, будто и вправду амбарник колёса со стен швырял. Потом закричала девка, а через миг крик оборвался, и зашуршало не то по стене, не то по полу. Метнулась тень по брёвнам, стих приглушённый всхлип, Иван ударил со всей силы и принялся яростно рубить щель, чувствуя, как липнет к спине тесный Алёшкин армяк. Хорошо, что ветер стоял, гнул деревья; гудели стволы, в амбаре грохотало, и мальчишки, кто и остался, побаивались подойти. Давешний паренёк с приятелем и то отступили, отбежали к домам.

Наконец стена поддалась, Иван сквозь кривую дыру нырнул внутрь. Две пары глаз глянули: испуганные и пустые-злобные. На миг стих грохот, будто даже ветер помедлил.

– Так вот, значит, какой амбарник завёлся, – кивнул Иван, тяжело дыша. Поднял топор.

– Не подходи, – выдохнул мужик. Стиснул девку.