Ледяной Скипетр - Алексей Велесов

не песня власти. Это предсмертный хрип. Город болен. Скипетр, что должен был питать его, беречь, как сердце, высасывает из него жизнь. Он не поддерживает баланс, он пожирает его, чтобы продлить свою агонию. Трон не правит, дитя. Трон умирает, и тянет за собой все в могилу.

Елена ощутила леденящий холод в самой глубине души. Она смотрела на эту невероятную, устрашающую красоту и понимала: это не величие. Это гробница. Самый роскошный саркофаг в мире.

Они свернули в узкий переулок, надеясь найти укрытие от давящей открытости проспекта. Здесь, у глухой стены, покрытой сложным ледяным узором, сидел старик. В отличие от других, его глаза не были пусты. В них тлела искра осознания, смешанная с невыразимой мукой. Он что-то чертил обломком сосульки на стене — бессвязные линии и цифры.

Увидев их, он замер, и его рука дрогнула.

— Вы… не из снов? — его голос был хриплым, ржавым, словно не использовался годами. — Вы настоящие?

— Мы настоящие, — осторожно сказала Елена, приседая перед ним. — Что с тобой? Что здесь происходит?

— Имя… мое имя… — он попытался вспомнить, и на его лице отразилось страшное напряжение. — Не могу… он забирает имена. Сначала имена… потом лица… потом… — он вдруг схватился за голову. — Больно! Вспоминать больно! Он не любит, когда мы вспоминаем!

— Кто «он»? Скипетр?

— Не имя… не произноси имя! — старик затрясся. — Оно везде слышит. Оно в фонарях, в камнях, в нашем дыхании… Оно боится тебя, девочка. Боится, что ты вспомнишь то, что все забыли. Что зима не должна быть вечной. Что лед… что лед должен таять.

Из переулка на проспект медленно вышла одна из сомнамбул — женщина с пустым взглядом. Она остановилась и уставилась на старика. Медленно, очень медленно, она подняла руку и указала на него.

«Нарушитель… Нарушитель спокойствия…» — прошептали ее безгубые уста, и этот шепот подхватили другие сомнамбулы, появившиеся из соседних улиц. Они не выглядели злыми. Они выглядели как организм, отторгающий инородное тело.

Старик вжался в стену.

— Уходите, — прошептал он. — Пока не поздно. Или останьтесь. Или… вспомните. Вспомните все.

Он закрыл глаза, и искра сознания в них погасла. Его лицо снова стало пустым и безмятежным. Он поднялся и, не глядя на них, побрел прочь, сливаясь с толпой других спящих. Попытка контакта провалилась, но она дала Елене ключ — Скипетр боится памяти. Боится правды.

Они шли дальше, и город открывался перед ними. Проспект вел к широкой площади, а за ней…

Кремль, окутанный инеем. Башни — как ледяные иглы. Он парил в дымчатом мареве, словно мираж. Стены древнего Кремля были скрыты под наслоениями льда, который натек за долгие годы, создав новые, фантастические формы. Башни не просто были покрыты инеем — они превратились в гигантские ледяные сталактиты, острые и хрупкие на вид, уходящие своими иглами в бледное, молочное небо. Они переливались всеми оттенками синего и фиолетового, словно внутри них горел холодный, угасающий огонь. Это была не крепость, а кристаллическое образование, чудовищный по размерам морозный цветок.

И самое ужасное зрелище ждало их наверху. Над главной башней парила фигура птицы, собранная из чистейшего, искрящегося снега. Ее крылья были распахнуты в величественном порыве, перья вырезаны с невероятной, божественной точностью. Но она не двигалась. Она была застывшим мгновением, памятником собственному полету. Ледяные цепи, почти невидимые в мареве, опутывали ее лапы и крылья, приковывая к башне. Феникс — символ возрождения — был пленником, замороженным в вечном ожидании смерти, которая не могла к нему прийти, потому что он был уже частью льда.

И по мере их приближения к центру, они начали видеть людей.

Сначала это были лишь силуэты в боковых переулках, застывшие у окон. Потом они появились и на главном проспекте. Они двигались. Медленно, очень медленно. Их фигуры были закутаны в меха и ткани, выцветшие от времени и холода. Их лица были бледны, почти прозрачны, а глаза… Глаза были пусты. В них не было мысли, не было осознания. Они скользили по Елене и Даниле, не видя их, и продолжали свой путь.

Один из них, старик с бородой, покрытой инеем, нес в руках сверток. Он делал маленькие шажки, потом останавливался, замирал на несколько минут, а потом снова двигался. Его движения были лишены цели, они были ритуалом, смысл которого давно утрачен.

Другая, женщина с лицом фарфоровой куклы, стояла у ледяного дерева и гладила его кору, беззвучно шевеля губами. Издалека это можно было принять за нежность, но вблизи было видно, что ее пальцы в кровь содраны об острые грани льда, а на губах застыла не песня, а одно и то же бессмысленное слово, повторяемое снова и снова.

— Это не жизнь, — прошептал Данила, и в его голосе прозвучал ужас, настоящий, глубинный ужас, который не могли вызвать ни пустоши, ни ледяные стражи. — Это существование. Они… они как заводные куклы. В них нет души.

— Они спят, — сказала Елена, чувствуя, как боль города проникает в нее через ледяную руку, становясь ее собственной болью. — Они застряли в сне, из которого не могут проснуться. Скипетр… он не просто высасывает жизнь из города. Он высасывает ее из них.

Пытаясь найти хоть какое-то укрытие, они зашли в полуразрушенное здание, похожее на старый вокзал. И здесь, в углу одного из залов, Данила заметил нечто иное. Не лед, а оплавленный камень. Небольшой участок стены почернел, и лед на нем растаял, обнажив обугленную кладку. На полу лежало несколько обгоревших стрел с оперением из красного фениксового пера.

— Следопыты, — мрачно констатировал Данила, поднимая одну из стрел. — Они уже здесь. Пролезли, как крысы. И смотри, — он указал на узор оплавления, — они не просто прожгли лед. Они пытались выжечь сам шепот. Видишь эти символы?

Елена присмотрелась. Среди оплавленных линий угадывались древние руны огня, выжженные на камне.

— Они создавали барьер. Очищали пространство. Ненадолго.

— Значит, не все здесь подвластно Скипетру, — в голосе Данилы прозвучала надежда. — Есть способы бороться.

— И есть те, кто уже борется, — добавила Елена. — Но где они теперь?

Ответа не было. Только шепот снаружи, становившийся настороженным, почти враждебным, будто город почуял в этом месте чужеродную, опасную энергию.

Они дошли до центральной площади. Она была огромной, круглой, мощенной черным камнем, который просвечивал сквозь идеальный, как зеркало, лед. В центре площади бился источник — не воды, а чистого света, который вырывался из-под земли и растекался по площади жидкими золотыми ручьями, тут же застывая в причудливые узоры. Но свет этот был слабым, пульсирующим неровно, как аритмичное сердце.