Проживая свою жизнь. Автобиография. Часть I - Эмма Гольдман

вместе с увлечённостью нашими идеалами. «Романские женщины взрослеют молодыми, — сказал Эд. — Они стареют вместе с появлением первенца на свет — и телом, и душой». «Ну, значит, Марии нужно уберечься от родов, если она хочет посвятить себя Делу», — заметила я. «Ни одна женщина не должна думать так, — отрезал Эд. — Природа создала вас для материнства. Всё остальное — глупости, блажь».

Я никогда не слышала от Эда ничего подобного. Его консерватизм разозлил меня не на шутку. Я потребовала объяснений: значит, и я тоже глупа, раз служу идеалу, а не рожаю детей? Это мне могли сказать немецкие товарищи — реакционеры в такого рода вопросах, — но Эд?.. Я думала, он другой, а выходило — такой же, как все. Может, он тоже любит во мне только женщину и хочет, чтобы я стала его женой, матерью его детей? Он не первый, кто ждёт этого от меня, и очень странно, если не понимает, что я никогда не буду такой, никогда! Я выбрала свой путь, и ни один мужчина не собьёт меня с него.

Всё это я выпалила в лицо Эду и остановилась. Он тоже стоял молча. Я видела, что мои слова причинили ему боль, но он сказал лишь: «Пожалуйста, милая, пойдём, а то мы скоро соберём здесь всех зевак». Он нежно взял меня за руку, но я вырвалась и поспешила прочь.

Жизнь с Эдом была великолепной, насыщенной, не омрачённой ссорами. Но вот случилось страшное: моя мечта о любви и настоящем товариществе вмиг разрушилась. Эд обычно не настаивал на своём — разве что когда не хотел, чтобы я присоединялась к движению безработных. Тогда я думала, что он лишь беспокоится о моём здоровье, откуда мне было знать, что это мужской интерес? Да, так и есть, это мужской инстинкт собственника, не признающего никакого божества, кроме себя самого. Так вот — этому не бывать, нам придётся расстаться. Но всё моё существо продолжало стремиться к Эду — смогу ли я жить без него, без радости, которую он мне приносил?

В расстроенных чувствах я думала об Эде и Марии. Вспомнила и о Санте Казерио: рассказы про него напомнили мне о недавних революционных событиях во Франции. Там произошло несколько покушений на высокопоставленных лиц. Против политической коррупции в открытую выступили Эмиль Анри59 и Огюст Вальян60; тогда много шуму наделала история Панамской компании61, спекулировавшей ценными бумагами, в результате этих действий обанкротилось несколько банков, и немало граждан лишились последних сбережений. Анри казнили, Вальяну тоже вынесли смертный приговор, хотя от взрыва его бомбы никто не пострадал. Многие «властители умов» — среди них были, например, Франсуа Коппе62, Эмиль Золя — просили президента Карно отменить казнь. Но тот был непреклонен; его сердце не смягчило даже жалостное пи­сьмо девятилетней дочери Вальяна с мольбами пощадить отца. Вальяна казнили на гильотине. Спустя некоторое время Карно зарезали в собственном экипаже. На орудии преступления, кортике, обнаружили надпись «Месть за Вальяна». Убийца, молодой итальянец Санте Казерио, пришёл пешком из Италии, чтобы отомстить за товарища…

Эмиль Анри

Огюст Вальян

Я читала о поступке Казерио и о схожих историях в анархистской прессе — Эд тайно передавал мне газеты в тюрьму. На этом фоне моя ссора с Эдом казалась крохотным пятнышком на кровавом полотне жизни. В моём сознании проплывали имена тех героев, кто пожертвовал жизнью ради идеала или томится в тюрьмах. Мой Саша, другие товарищи — как глубоко все они ощущают несправедливости мира, сколько в них благородства! Общественные силы заставили многих их них пойти на ужасный шаг — забрать человеческие жизни. Что-то глубоко внутри моей души восставало против таких методов, но я знала: другого выхода нет. Я уже хорошо понимала, что влечёт за собой организованное насилие — в ответ ему неизбежно прольётся ещё больше крови.

К счастью, со мной рядом всегда незримо присутствовал Саша. Его письмо на моё освобождение было самым прекрасным из всех, что я когда-либо от него получала — живое свидетельство не только его любви и веры в меня, но и собственной смелости, силы характера. У Эда были номера Gefängniss-Blühten — маленького подпольного журнала, который Саша, Нольд и Бауэр выпускали в тюрьме. Сашина любовь к жизни отражалась там в каждом слове. Он был решительно настроен продолжать борьбу, не позволить себе сломиться под натиском врагов. Для двадцати трёх лет сила духа Саши была воистину необычайна. Я корила себя за малодушие и всё же понимала, что для меня личное всегда будет важнее общественного. Мой характер не был таким цельным, как у Саши и прочих героев — он будто сплетался из нитей, не сочетающихся между собой по оттенкам и фактуре. До конца дней мне предстояло разрываться между личной жизнью и необходимостью бросить всё на алтарь идеала.

Наутро пришёл Эд — внешне спокойный и уравновешенный, но я-то слишком хорошо знала его страстную натуру, и напускная сдержанность не могла меня обмануть. Он предложил куда-нибудь съездить — после моего освобождения прошло уже почти две недели, а мы за это время ни разу не оставались одни хотя бы на день. Мы отправились на пляж Манхэттена. Дул промозглый ноябрьский ветер, неспокойно колебалось море, но солнце сияло как никогда ярко. Обычно молчаливый Эд говорил без остановки — о себе, своём интересе к движению, любви ко мне… Десять лет заключения — достаточный срок всё обдумать, но Эд вышел из тюрьмы с такой же глубокой верой в правду и красоту анархизма, с какой он вступал в тюремную камеру. Эд уверял меня, что верит в неизбежный триумф наших идей, но убеждён, что это время наступит нескоро. Ему больше не хотелось ломать вековые устои; всё, чего он желал — пусть немногим, но приблизить к идеалу собственную жизнь. Он хотел, чтобы в этой жизни присутствовала я, хотел всем своим существом. Эд признался, что был бы счастливее, если бы я ушла со сцены и посвятила себя образованию, писательству, а может, и получила бы профессию… Тогда ему не пришлось бы постоянно тревожиться за мою жизнь и свободу. «Ты такая напористая, такая импульсивная, — говорил Эд. — Я боюсь, как бы это ни обернулось бедой». Он умолял не злиться, что для него женщина — в первую очередь мать. Эд был уверен, что я так предана движению лишь потому, что это ищет выхода моё неудовлетворённое материнство.