Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга II - Константин Маркович Азадовский

результате я отказался от предложенного мне ассигнования, отменил свою поездку и включил это сообщение о смерти Н. О. Винокуровой в антологию, над которой как раз в то время я работал (сдана в издательство 1 октября 1930 г.).

Я вижу теперь отчетливо, что поступил очень неосторожно, не предприняв тщательной проверки сообщенного мне известия; я причинил этим большую неприятность сказочнице, а во-вторых, очень пострадал и сам, ибо отказался от очень важного для меня дальнейшего исследования ее творчества. Но думаю, что из всего сказанного совершенно ясно, что мысль о каком-то сознательном извращении истины с моей стороны абсолютно нелепа и абсурдна. Во всяком действии должен быть какой-то смысл. Какой же смыл был мне, после опубликования ряда работ о Винокуровой, в преддверии дальнейших исследований объявлять сказочницу, при публикации нескольких ее текстов в антологии, умершей. Ясно, что никакого удовлетворительного ответа дать на этот вопрос невозможно. Думаю, что это сознают и сами авторы письма, иначе им незачем было бы так тщательно затушевывать подлинное значение моих работ о Винокуровой и делать мнимые противопоставления.

Конечно, я заслуживаю большого и серьезного упрека за допущенную мной неосторожность, и следует быть чрезвычайно благодарным Обществу изучения Восточной Сибири, сумевшему эту мою невольную ошибку устранить и исправить, – но методы и приемы, допущенные при этом гр. гр. Шевцовым и Ивановым, вызывают с моей стороны глубокий протест и негодование.

Я усматриваю в их письмах сознательное извращение истины, ибо авторы не могут не знать, кто в действительности является автором статей и книг о Винокуровой, не могут не знать моей роли, которую я сыграл в деле популяризации имени сибирской сказочницы, как и вообще в деле изучения восточносибирских сказителей и сибирской сказки. Они не могут не знать и той работы о Винокуровой, где впервые названо имя последней, ибо она, как уже сказано, появилась в издании Восточно-Сибирского отдела Географического Общества.

С чувством глубокого удовлетворения я должен противопоставить письму гр. гр. Шевцова и Иванова аналогичную тему в иркутской же газете «Комсомолец», опубликованную уже после упомянутого письма. Редакция газеты (статья не подписана) также констатирует мою ошибку, однако это не дает ей повода ни на одну минуту забыть, что она имеет дело с советским ученым и потому позволять себе какие бы то ни было инсинуации по его адресу. Копию этой заметки я также прилагаю при настоящем письме.

М. Азадовский.

На одной из страниц машинописи М. К. сделал подстрочное примечание: «У меня до сих пор хранится трогательное письмо Н. О. Винокуровой, продиктованное ею кому-то из своих близких, в котором она благодарит меня за то, что я ее „деревенскую старушку удостоил даже показать в печати“ (писано в 1925 году)»[51].

Ответ М. К. был, по всей вероятности, перенаправлен в Общество изучения Восточной Сибири, откуда поступило вскоре извинительно-оправдательное письмо авторов заметки в «Восточно-Сибирской правде» – его и следует рассматривать как финал этой, казалось бы, малозначительной истории, драматизм которой можно полностью осознать лишь в контексте 1937 г.:

В Академию Наук СССР

(Отделение Общественных Наук)

Общество изучения Иркутской области просит Вас передать профессору Марку Константиновичу Азадовскому наши сожаления по поводу инцидента с сказительницей Винокуровой.

Общество изучения области, конечно, никогда не покушалось оспаривать моральное и формальное право М. К. Азадовского на «открытие» Винокуровой и популяризацию ее имени и сказаний. Единственно, что общество могло и хотело поставить в вину т. Азадовскому – это недостаточную осторожность, которая была проявлена в опубликовании сообщения о смерти сказительницы и тех последствий, которые повлекло это сообщение.

Содержание глупой, безграмотной и оскорбительной заметки, помещенной в № 190 «Восточно-Сибирской Правды», ни в коем случае не должно приписываться Обществу, так как является результатом редакционного творчества и одинаково оскорбительно и для нас. Тем не менее мы приносим т<оварищу> Азадовскому наши глубокие извинения.

Председатель Об<щест>ва изучения

Иркутской области (Шевцов)

Ученый секретарь (Иванов).

(57–32; 4)

Осенью 1937 г., в то время как разворачивалась история с Винокуровой, М. К. завершал работу над сборником своих избранных статей, в который была включена – в уточненной редакции – статья «Русские сказочники». Пользуясь случаем, ученый успел исправить свою оплошность в отношении Винокуровой и тем самым «закрыл тему»[52].

Большой террор 1937 г. продолжался и в 1938‑м. На скамье подсудимых оказались на этот раз Н. И. Бухарин, А. И. Рыков и ряд других государственных и партийных руководителей (участники «Антисоветского право-троцкистского блока»), а также трое врачей, якобы отравивших М. Горького и его сына Максима. Этот Третий московский процесс (2–13 марта) сопровождался, как и предыдущие, мощной пропагандистской кампанией.

От имени ленинградских писателей, требующих «беспощадного уничтожения банды Бухарина и Рыкова <…> гнусного и зловонного клубка», в «Ленинградской правде» выступили Михаил Зощенко, Юрий Тынянов, Михаил Слонимский, Евгений Шварц[53]. На другой день свой голос к «народному возмущению» присоединил Вячеслав Шишков[54], а по завершении процесса – Алексей Толстой[55]. «Стереть с лица земли гнусную шайку бандитов и шпионов» требовали композиторы, ученые, артисты и прочие представители «творческой интеллигенции» (некоторых из них М. К. знал лично). Разумеется, большинство из тех, кто ставил свою подпись под такого рода призывами, делали это вынужденно, подчиняясь давлению и охватившей страну истерии.

В те мрачные месяцы конца 1937 – начала 1938 г. М. К. был всецело занят сборником своих избранных статей. Озаглавленный «Литература и фольклор», сборник был отправлен в набор 10 сентября 1937 г. и вышел из печати в феврале 1938 г.

Глава XXIX. Sibirica

Обосновавшись в Ленинграде, М. К. продолжал жить Сибирью. Влечение к сибирской тематике сохраняется в его начинаниях и трудах – в них, как и прежде, соседствуют сибирский фольклор и сибирская литература.

Не вполне проясненной до настоящего времени остается история с одной из работ М. К. под названием «Сибиряк и Гёте. Неизвестная поэма сибирского писателя». Именно так озаглавил ее сам М. К. в одном из примечаний к своей статье «Рукописные журналы в Восточной Сибири в первой половине XIX века», указав при этом, что его заметка печатается в пятом томе альманаха «Звенья»[1]. Однако ни в пятом, ни в других томах «Звеньев» заметка не появилась. «…Несмотря на предпринятые нами усилия, отыскать ее не удалось, и о содержании ее нам ничего неизвестно», – резюмировала Л. В. в своей статье «Из научного наследия М. К. Азадовского»[2].

Новейшие архивные разыскания помогают