Савва Мамонтов - Марк Исаевич Копшицер

поездки по делам железнодорожного строительства стали для него делом обычным, – услышал оперу немецкого композитора Гумпердинка «Гензель и Гретель», по мотивам сказки братьев Гримм, и пленился ею. Он сам перевел либретто и решил, пока суд да дело, поставить эту оперу в Петербурге, в Панаевском театре, где недавно еще работал Шаляпин. Постановка «Гензель и Гретель» была чем-то вроде троянского коня, вторжением, на первый взгляд невинным, в стан, который нужно было завоевать. Да и к созданию труппы пришла пора приступить, так как в полном составе ей предстояло выступать летом 1896 года в Нижнем Новгороде на Всероссийской выставке. Открытие ее должно было быть приурочено к коронации царя – Николая II. Организатором и фактическим распорядителем выставки был Витте, который теперь стал едва ли не самым влиятельным из министров.

Савва Иванович Мамонтов должен был соорудить для этой выставки «Северный павильон», чтобы ознакомить посетителей с богатствами Мурманского края и тем самым убедить правительство в необходимости проведения туда железной дороги. Кроме того, Витте предложил Мамонтову быть консультантом художественного отдела выставки.

Что касается оперы, то это была личная инициатива Мамонтова. И он решил пригласить на летние месяцы Шаляпина, ибо Мариинский театр, где теперь выступал Шаляпин, в это время не работал и, следовательно, молодой певец был совершенно свободен. Отчасти для того, чтобы спокойно договориться с ним, и был предпринят спектакль в Петербурге. Кроме того, в Панаевском театре пела чудесная молодая актриса, которая, так же как Труффи и Шаляпин, успела поработать в Тифлисской опере, откуда перебралась в Петербург, в Панаевский театр, – Надежда Ивановна Забела. Голос ее как нельзя более подходил для партии Гретель. Партию Гензеля должна была исполнять Любатович.

Оформлять спектакль начал Коровин, но он неожиданно заболел, и Савва Иванович попросил Врубеля поехать, чтобы закончить оформление и, если понадобится, исправить что будет нужно. Врубель согласился. Эта поездка совершенно неожиданно для всех произвела переворот в судьбе Врубеля. Его так прельстил голос Забелы, что он, не дождавшись даже окончания репетиции, побежал за кулисы, поцеловал певице руку, выразил восхищение ее голосом и лишь после этого разглядел ее лицо. В тот же вечер была устроена товарищеская пирушка артистов, Врубель все время смотрел только на Забелу, только ее слушал и, кажется, в тот же вечер сделал предложение. Он потом все дни не отходил от нее и начал писать акварель: парный портрет Любатович и Забелы в костюмах Гензеля и Гретель. Забела решила для себя: если акварель удастся, она даст согласие на брак. Акварель, разумеется, удалась. Мамонтов был очень рад, что Врубель обретет наконец семью и покой, который ему так необходим. Он уверял Забелу, что Врубель самый талантливый из всех современных художников и что его еще оценят по достоинству. Во всяком случае, он, Мамонтов, в предвидение будущей свадьбы готов сейчас же дать заказ Врубелю для Нижегородской выставки – написать два панно для оформления художественного отдела. Кроме того, он говорил уже с Морозовым и рекомендовал ему Врубеля как художника и скульптора, который сможет написать для его особняка панно и сделать скульптуру для лестницы.

Забела, хотя и согласилась стать женой Врубеля, опасалась все же, что у художника – уже немолодого – нет никакого имени, деньги бывают от случая к случаю, а когда бывают, он совершенно не бережет их и они исчезают у него с непостижимой быстротой.

Мамонтов очень быстро рассеял ее сомнения и даже настаивал на том, чтобы тут же, в Петербурге, состоялась свадьба, а он будет посаженным отцом. Но план этот расстроился: Мамонтову пришлось срочно уехать, а Забела поехала в Рязань к матери. Врубель приступил к работе над панно для Нижнего Новгорода. Он снова поселился в Москве в доме Мамонтова, где Коровин писал панно для «Северного павильона».

Мамонтов был очень доволен, видя, что дела у обоих художников идут успешно, был доволен, что в Петербурге удалось сблизиться с Шаляпиным и заручиться его согласием петь в Нижнем. Он даже написал письмо Надежде Ивановне в Рязань, поторапливал, видя, что Врубель нервничает. Но Надежда Ивановна медлила, хотела, чтобы Врубель все же окончил панно, а потом уж можно будет затевать свадьбу.

«Милый и многоуважаемый Савва Иванович, – писала Забела. – Не могу Вам ответить на Ваш вопрос, все зависит от Михаила Алекс[андровича] и от окончания его работы, я вернусь из Рязани на Святой неделе и даже, может быть, раньше и готова тогда сыграть свадьбу.

Очень Вам благодарна за удивительно благотворное действие на Михаила Ал[ександровича], при Вас он и работает и носа не вешает на квинту, все, что Вы ему говорили, совершенно верно, пожалуйста, почаще его пробирайте, а то вдруг ревновать вздумал без всякой причины. Надеюсь, до скорого свидания, очень жалею, что мне не удалось с Вами свидеться. Вы как-то умеете удивительно устраивать дела, заставляя людей действовать, и наталкиваете их же на настоящую дорогу, мне в этом случае Вы оказали большую пользу.

Жму Вашу руку. До свидания. Н. Забела»25.

Но свадьба Врубеля так и не состоялась весной. Надежда Ивановна в Москву приехала, пробыла там несколько дней и уехала с матерью за границу, куда был приглашен Врубель венчаться. Но только после того, как будут окончены панно и для Мамонтова, и для Морозова. Вскоре картоны для нижегородских панно были уже готовы и очень нравились всем, кто их видел, – и Савве Ивановичу, и Поленову, и Васнецову, и Коровину, и Серову.

Мамонтов с Врубелем и Коровиным отправились в Нижний, где Врубель занялся переписыванием своих работ на большие полотна, которые должны были быть установлены в верхней части художественного павильона. Одно из этих панно изображало встречу Вольги с Микулой Селяниновичем, второе – сцену из «Принцессы Грёзы». Эти панно, конечно, нельзя рассматривать как иллюстрации, – это создания, навеянные произведениями литературы, которые были близки Врубелю, создания, равноценные по своей художественной значимости самим произведениям, а уж если говорить о «Принцессе Грёзе», то здесь творения Врубеля превосходят пьесу Ростана. Сейчас это уже не требует доказательств, но тогда, увы, это сознавал лишь очень небольшой круг людей. Поэтому не удивительно, что, когда панно были уже в работе, комиссия Академии художеств, приехавшая принимать художественный отдел, пришла в ужас, настолько работы Врубеля не отвечали привычным представлениям академиков о том, какой должна быть декоративная и монументальная живопись, и единогласно постановила убрать панно из павильона искусств. Врубель был раздосадован, хотя и казался внешне спокойным, Мамонтов же пришел в ярость: доколе будут эти заплесневелые чиновники от искусства распоряжаться судьбой художников, доколе будет их суд