Дом моей матери. Шокирующая история идеальной семьи - Шари Франке

ответственность за то, чтобы члены нашей общины жили в соответствии с Божьими заповедями. Он считает, что тебе лучше некоторое время не посещать храм и воздерживаться от святых таинств. Пока мы разбираемся с этим делом. Мне очень жаль, Шари.

– Значит, у меня отбирают разрешение, – поняла я, ощущая горечь во рту.

– Пока да. Боюсь, что так.

Гнев, острый и горячий, вспыхнул в моей груди.

– А как же Дерек? Что будет с ним? Он тоже лишится разрешения?

– Это не мне решать. Я должен узнать его полное имя и адрес, чтобы обратиться к священнику, у которого он исповедуется. Я сообщу тебе, какие действия они решат предпринять.

– Понятно, – ответила я.

– Я молюсь за тебя, Шари.

– Спасибо, святой отец.

Мне больше нечего было сказать ему. Кошмар закончился. По крайней мере, я так думала, пока не посыпались имейлы.

«Шари, мне так жаль, что я причинил тебе боль».

«Надеюсь, когда-нибудь ты сможешь меня простить».

«Я хотел бы закончить на хорошей ноте. Давай поговорим».

Я заблокировала электронный адрес Дерека, но он создал другой и стал слать мне еще больше писем, упрашивая встретиться.

«Шари, ты не можешь так со мной поступить. Ты нужна мне. И я нужен тебе».

«НЕ ПОСТУПАЙ ТАК».

Сообщения на телефон начали приходить с номера его сына – он в то время находился с миссионерской целью за границей, – непрерывный нескончаемый поток манипуляций и обвинений.

Однажды я увидела, как его джип объезжает мой квартал, и всерьез перепугалась. Мы с соседками столпились у окна гостиной, за задернутыми шторами, и время от времени выглядывали наружу, чтобы убедиться, что он уехал, прежде чем осмелились выйти из квартиры.

Со временем сообщения, имейлы и поездки под окнами прекратились, но я сохраняла бдительность и всегда была настороже. Оглядывалась через плечо, проверяла замки, боялась, что он появится и… похитит меня.

Дерек не получил никакого взыскания: он все отрицал, и священник поверил ему без вопросов. В конце концов, он занимал в церкви высокое положение. Что значило мое слово против его?

Не помогало и то, что я удалила все его сообщения и письма – у меня не было доказательств. И все равно я не понимала: если они правда считали, что ничего не было, то почему мне запретили посещать храм? Если я распутница, то и он тоже. Танго танцуют двое – так ведь говорят?

Через месяц президент общины согласился вернуть мне разрешение на посещение храма. Но это не отменяло того факта, что всю вину возложили на меня. Мой священник посоветовал не расстраиваться и просто все забыть. Но как я могла? Я утратила веру – не в Церковь, а в людей, которые, став свидетелями страданий юной девушки, решили замести все под ковер и защищать своего приятеля.

В конце концов, я решила сменить приход и начать с чистого листа, – исповедуясь перед новым священником, будучи в новой общине. Это означало, что я буду посещать церковь с другими прихожанами, незнакомцами. Но я не возражала. Отец Небесный читал в моем сердце и моей душе. С этого момента я доверяла только Ему. И никому больше.

Глава 42

Тру-крайм

Весной 2023 года я, наконец, рассказала родителям Кевина о распаде семьи. Дедушке Франке было под девяносто, бабушке – почти восемьдесят, и они совсем не знали цифрового мира, где разыгрывалась наша семейная драма. Никаких соцсетей – они с трудом управлялись со своими айфонами. Бабушка и дедушка Франке, реликты прошлой эры, до того дня пребывали в блаженном неведении насчет кризиса нашей чересчур современной семьи.

Бабушка увидела меня на пороге, и ее лицо осветилось.

– Шари! Какой чудесный сюрприз! Входи же, входи. Хочешь мороженого?

Мы сели за старенький кухонный стол; вес того, что я собиралась сказать, давил на меня.

– Ну и как у вас всех дела? – спросила бабушка с надеждой в глазах. – Мы очень давно ничего не слышали от Кевина. Наверное, он сильно занят на работе.

Я сделала глубокий вдох.

– Собственно, поэтому я и здесь. Мне надо кое-что вам рассказать.

Пока я объясняла ситуацию – Кевин съехал из дома, Руби забрала детей, меня изолировали от семьи, – выражения их лиц сменялись с растерянных на скорбные.

Морщинистой рукой бабушка поставила на стол кружку.

– Не понимаю. Кевин ушел от Руби?

– Она попросила его уйти.

Голос бабушки дрогнул.

– А дети? Где же они?

– Я не знаю, бабуля. Никто их не видел уже несколько месяцев. Руби связалась с одной группой… у них довольно странные взгляды на семью и воспитание. Она оборвала контакты со многими людьми, включая меня. Даже со своими родителями и сестрами.

– Как непохоже на Руби! Она же любит свою мать! – слабо запротестовала бабушка.

– Видимо, она изменила свое отношение.

Молчание, последовавшее за этим, показалось мне оглушительным.

– Не волнуйся, бабуля, – сказала я. – Я работаю с социальными службами, и мы постараемся убедиться, что с детьми все в порядке. Я буду держать тебя в курсе. Уверена, скоро все выяснится.

– Ты хорошая девочка, Шари, – сказал дед, и его голос дрогнул.

Несколько недель спустя, во время другого визита, бабушка отвела меня на кухню и шепотом спросила:

– Шари, дорогая, есть новости от Кевина? Или от других детей? Мы так волнуемся!

Я ощутила укол раздражения, смешанного с сочувствием.

– Бабушка, извини, пока ничего нового. Как только я что-то узнаю, сразу тебе позвоню.

– Но должно же быть…

Я перебила ее – мягко, насколько могла.

– Бабуля, прошу! Если будут новости, я сообщу тебе первой. Но все время спрашивать меня… это не помогает, а только причиняет боль нам обеим.

Она кивнула со слезами на глазах.

– Прости, дорогая. Просто я чувствую себя такой беспомощной…

Я обняла ее, ощущая всю хрупкость бабушкиного тела и весь груз ее тревоги.

Всю весну и лето 2023 года я металась в кошмарном замкнутом круге. Мои звонки в полицию и службу опеки не давали результатов из-за принятого в Юте закона «О свободном родительстве». Одобренный в 2018 году, закон должен был защищать родителей, которые дают своим детям больше свободы, – но одновременно он полностью саботировал возможность сторонней помощи моим братьям и сестрам.

Внешне закон был как глоток свежего воздуха для родителей, которые стремились воспитать в своих детях независимость. Он переопределял понятие пренебрежения родительскими обязанностями, устанавливая, что родитель, дающий детям больше свободы, – например, позволяющий самостоятельно ходить в школу, без надзора играть на улице или оставаться одним дома, – не обязательно пренебрегает ими. Но туманный язык формулировок в законе допускал достаточно широкую интерпретацию, которой могли воспользоваться люди, оправдывающие настоящее