Дом моей матери. Шокирующая история идеальной семьи - Шари Франке

Я увидела первое помолвочное кольцо, которое он ей купил, когда они были еще совсем молодые и почти без денег. Колечко было самое простое – скромное, с крошечным бриллиантиком. Несколько лет назад Кевин удивил Руби, преподнеся вместо него гигантский переливчатый бриллиант, обрамленный двумя толстыми серебристыми окружностями. Жест безусловной любви к жене, которую, по его мнению, он хорошо знал.

Возможно ли, чтобы вся эта любовь, все притяжение были односторонними? Что чувства испытывал только Кевин, не получая от Руби ничего в ответ? Если Руби никогда по-настоящему не любила Кевина, кто тогда я? Плод подложной любви, союза, в котором Руби видела в Кевине не драгоценного спутника, а средство для достижения цели? Донора спермы и подручного в своих грандиозных планах?

Почти не думая, я надела оба кольца себе на пальцы. Руби не заслуживала их. Только не после всего, что она наделала.

Я поглядела на свою руку, давая безмолвную клятву вечной памяти. «Я никогда не забуду, что ты натворила, Руби», – обещала я себе, не сводя глаз с колец на пальцах.

Я знаю, как ненадежна бывает память, – как мы вытесняем самые болезненные воспоминания, сохраняя приукрашенную версию прошлого. Но я не могла позволить себе эту роскошь. Я должна была помнить, держаться за суровую реальность случившегося, за то, что она сотворила с нашей семьей. Эти кольца были не просто украшениями – это был якорь, соединяющий меня с прошлым, о котором я не имела права забывать.

Я надела эти кольца себе на пальцы не из ностальгии или желания стать ближе к Руби. Они не были напоминаниями о счастливых временах или символами материнской любви. Нет, эти кольца служили куда более важной цели. Они подтверждали контракт, который я заключила сама с собой, были вечным напоминанием, отлитым в металле. Этими кольцами я обязывалась держаться за правду.

Глава 45

Улики на виду

Кевин пришел в ярость, когда узнал, что я была дома и забрала дневники, планшеты, мобильные телефоны и паспорта, хотя меня сопровождал полицейский. Он все еще был сбит с толку, все еще сохранял лояльность Руби и Джоди.

Кевин сказал копам, что хочет обвинить меня в грабеже, но они посмеялись, напомнив, что у меня столько же прав забирать вещи из дома, сколько и у него.

«Кевин был очень разочарован таким ответом и пообещал, что с нами скоро свяжется его адвокат», – записал один из них в отчете.

Мне было жаль Кевина – несмотря ни на что.

Я отдала все, что взяла из дома, полицейским, а они вернули эти вещи Кевину. В тот момент все это меня не интересовало. Я ждала, когда будет совершено правосудие.

Сначала Руби высказывалась в защиту Джоди, но быстро забыла о лояльности, сообразив, что может улучшить собственное положение, пойдя против подруги. Признав свою вину и согласившись дать показания против Джоди, Руби постаралась выставить себя жертвой манипуляций, повлекших за собой насилие над детьми. С нынешним уклоном Юты в сторону реабилитации, а не наказания, стратегия Руби была ясна: изобразить раскаяние, не высовываться и рассчитывать на досрочное освобождение за хорошее поведение.

Признание Руби своей вины по четырем случаям насилия над детьми с отягчающими обстоятельствами означало максимальный срок в тридцать лет с минимальным отбытием четырех. Добавление новых обвинений на это не повлияло бы. Я была вне себя от того, что манипулятивные тактики Руби могли сократить ей наказание, несмотря на невероятные страдания, которые она причинила моим братьям и сестрам.

После ареста Руби на меня неожиданно накатила эмоциональная буря. Поначалу я не понимала ее причин – до тех пор, пока вместе с Даной, моим терапевтом, не начала разбирать сложные чувства, которые испытывала. Наряду с ужасом в отношении действий моей матери меня терзали ненависть к себе и вина – все из-за того, что произошло между мной и Дереком. Убежденность, что я разрушительница семьи и вообще плохой человек, одолевала меня до такой степени, что я сомневалась в желании жить дальше.

– Почему я думаю о Дереке сейчас? – спрашивала я Дану, заливаясь слезами. – Все кончено, уже несколько месяцев как кончено. Я не знаю, что мне делать! Я не могу справляться с этими чувствами, когда происходит столько всего другого.

Руби сформировала во мне прекрасный механизм для порождения чувства вины, стыда и ненависти к себе. Ситуация с Дереком была первым случаем, когда я столкнулась с последствиями ее воспитания. Мне было важно это осознать. Отношения с Дереком стали первым примером того, как внутренний критик может провоцировать тревожность, панические атаки и самообвинение, – заводя меня в опасное состояние, которое у многих ведет к суицидальным мыслям.

Пока мы с Даной слой за слоем обнажали мою внутреннюю сущность, мне стало ясно, что разобраться в ситуации с Дереком надо до того, как мы подойдем к последствиям воспитания Руби. Как я могу надеяться осознать события двадцати лет, прожитых под влиянием Руби, если не понимаю событий двухлетней давности с Дереком? Я ощущала столь всепоглощающую вину, что не могла анализировать ничего другого.

Когда-то мне казалось, что, как только Руби исчезнет из моей жизни, осуждающие голоса у меня в голове сразу замолчат. Но они по-прежнему управляли мной. Я была шокирована и не понимала, что происходит. Мне надо было освоить новые инструменты для распознавания своих чувств и управления ими, если я надеялась когда-нибудь вернуть себе свою жизнь.

В начале декабря 2023 года Руби позвонила Чеду из тюрьмы. Так вышло, что я в тот момент была с ним рядом. С мрачной ухмылкой он включил громкую связь, чтобы я слышала их разговор. Голос Руби, некогда такой уверенный и повелительный, теперь звучал глухо, чуть ли не с извиняющимися интонациями. Она говорила о том, как в последнее время с головой ушла в изучение Писаний, ища смысл в своей текущей ситуации.

– Я читала Учение и Заветы, – сказала она, имея в виду фундаментальные труды нашей Церкви. – Христос испил горькую чашу, которую не хотел пить, но сделал это, потому что такова была его миссия. Я сейчас пью свою горькую чашу.

Это снова была она – Руби, падший семейный блогер, сравнивающая себя с Христом на кресте. А весь остальной мир представлялся ей римлянами, жестокими преследователями, заставляющими ее пить уксус. Наши с Чедом взгляды встретились: я не верила своим ушам, а он скривился от отвращения. Ее самообман просто поражал. Сравнить свои страдания с крестными муками Спасителя? Какой невероятный нарциссизм, извращение веры столь глубокое, что даже граничащее со святотатством!

Однако на