Дом моей матери. Шокирующая история идеальной семьи - Шари Франке

Теперь, став родителем (пусть и для кошки), я находила еще более невероятными заявления Руби и Джоди о тяготах материнства и об опасности поставить потребности крошечного комочка радости превыше своих.

Больше всего в Маппете мне нравилось то, что он, как все кошки, был абсолютно чужд любой дисциплины. Послушание? Забудьте. Не имело ни малейшего смысла объяснять ему, что его тяга к сырным крекерам – отклонение и что он будет навеки проклят.

Нет, этот шерстяной клубочек двигался по жизни собственным путем, и мне очень повезло быть его спутницей, наблюдать за его откровенно странными действиями и обеспечивать любыми вкусняшками, которых он требовал. Одно я знала точно: я ни за что не стану выставлять его на YouTube и монетизировать наш маленький союз. Нет уж, особенные моменты Шари и Маппета останутся только нашими, и больше ничьими.

Глава 47

Судный день

Пусть я не люблю эту женщину, Руби – моя мать и заслуживает справедливого суда. Ужасно жаль, что он пройдет у всех на виду, как проходила моя жизнь очень долгое время.

В четверг, 20 февраля 2024 года – это был день суда над матерью, – я проснулась в Сент-Джордже, куда вчера четыре часа добиралась на машине с Кевином и Чедом.

По дороге мы с Кевином обсуждали юридические детали, пока Чед на заднем сиденье ковырялся в телефоне. Некоторые вещи никогда не меняются.

Разговор вертелся вокруг того, какие шаги надо будет предпринять, чтобы получить от Джоди компенсацию. Мы узнали, что она выставила дом на продажу за $5,3 млн, и считали, что она пыталась спрятать свои сбережения, чтобы их не арестовали по суду. При мысли о том, что Джоди избежит финансовой ответственности за ущерб, который причинила детям, я испытывала настоящий гнев, и наш адвокат работал над тем, чтобы добиться ограничивающего ордера, который не позволил бы ей ликвидировать счета, пока не будет установлена сумма репараций для детей, которая обеспечит их средствами для последующей психологической реабилитации и дальнейшей поддержки.

Мы прибыли в Сент-Джордж и провели на удивление нормальный вечер: поели втроем индийской еды и посмотрели баскетбол. Все было почти как в старые времена – обрывок жизни, которую мы вели когда-то, напоминание о том, что за всей болью и травмами мы не утратили прежней связи. Кевин уже не был призраком в наших жизнях. Нам предстояло еще много работы, долгий период восстановления, но нас объединяло общее дело. Мы должны были проследить, чтобы свершилось правосудие и будущее младших детей было обеспечено.

На следующее утро мы встретились с прокурором и адвокатом жертвы, которые объяснили нам, чего ожидать в суде. Скорее всего, судья исполнит условия сделки; тем не менее, внутри все сжималось, когда мы входили в здание суда через боковые двери, чтобы избежать внимания прессы. Я низко опустила голову и думала только о том, чтобы ставить одну ногу впереди другой и не споткнуться. Я не могла дождаться дня, когда камеры перестанут целиться мне в лицо, запечатлевая мои худшие и лучшие моменты. Но вот облегчение: перед зданием суда прессы было совсем немного. Слава Господу. Короткая передышка от этого цирка.

Когда мы с Кевином и Чедом вошли в зал, я сразу поняла, почему снаружи было мало журналистов: они все уже сидели внутри, дожидаясь нас. Все головы в зале повернулись, море любопытных глаз уставилось на нас.

Мы заняли места в первом ряду, – кожаные сиденья скрипели, пока мы рассаживались, – и заседание началось.

– Встать, суд идет, – прогремел голос пристава, и судья вошел в зал.

Несколько мгновений спустя ввели Руби в наручниках и с кандалами на ногах. Тюремный комбинезон болтался на ее худом теле; мне было невыносимо смотреть на нее. Мое сердце ожесточилось. Меня переполняло отвращение. Я перевела взгляд на судью.

Руби зачитала свое заявление: разыгрывая жертву, она рассказывала, как ее «долго обманывали», как будто она участвовала в насилии лишь невольно. Потом, тоном, больше подходящим для речи на вручении премии «Грэмми», она зачитала длиннейший список всех, кого благодарит: каждого полицейского, адвоката и судью, которые «вырвали ее из этого ада, откуда она не могла выбраться сама».

«Ты уверена, Руби?» – молча спрашивала ее я. Запоздалые объяснения, что она оказалась в ловушке и не могла выбраться из кошмара, который в действительности сама породила, были оскорблением для суда и для всего мира.

Руби заявляла, что арест на самом деле явился для нее освобождением. Потом она обратилась к Кевину:

– Ты любовь всей моей жизни, – сказала она, и я увидела, как Кевин наклонил голову и его плечи задрожали от эмоций, которые он не смог удержать.

Поблагодарив всех и каждого, Руби, наконец-то, заговорила обо мне и других детях. Она не использовала имена, называя нас вместо этого «шестеро моих утят», а себя «мамой-уткой», и всех нас, мол, «увлекло бурным потоком», когда она пыталась нас вывести в безопасные воды. Она подавала все так, будто до появления в нашей жизни Джоди ее следовало чуть ли не провозгласить матерью года, хотя наши мучения и эксплуатация начались задолго до нее. Слушая излияния матери, я гадала, поймет ли Руби хоть когда-нибудь своим нарциссическим умом всю тяжесть того, что натворила, и испытает ли истинное раскаяние.

У меня в голове всплыло воспоминание: мне было тогда двенадцать лет, и Руби еще только собиралась запустить канал «8 Пассажиров». Я заставила Руби и Кевина высидеть трехчасовую постановку «Холодного сердца» со мной и другими детьми в главных ролях, написанную и срежиссированную мной, в нашей гостиной. Часть меня по-прежнему оставалась той маленькой девочкой, стремящейся заслужить любовь и одобрение мамы. Внезапно я подумала, не сможет ли Руби, как Эльза, ледяная королева, подняться на вершину тюремной системы Юты и там… просто все отпустить.

Отпустить свое стремление к контролю. Свою холодность. Свою ложь.

Избавившись от них, она могла бы однажды сойти с горы другим человеком. Тем, кто понимает истинное значение любви.

Реальность быстро вернула меня в текущий момент. Я была не маленькой девочкой, а Руби – не диснеевской принцессой. Она была взрослой, которая сознательно сделала выбор причинить невероятное зло тем, кого должна была защищать. И теперь ей предстояло столкнуться с последствиями своих действий. Четыре приговора от четырех до пятнадцати лет, последовательных – по решению суда.

Когда Руби уводили, я поняла еще и то, что мне тоже надо учиться отпускать. Это не означало забыть или простить то, что произошло. Речь шла о том, чтобы позволить себе чувствовать, быть неидеальной, любить себя и других без осуждения. Разорвать порочный круг страха и контроля, в который