Дом моей матери. Шокирующая история идеальной семьи - Шари Франке

Понимать такое поведение не означает извинять его, но так можно рассмотреть глубинную суть нарциссического расстройства. Нарциссическое поведение направлено не на утверждение своего величия – оно компенсирует ощущение внутреннего несовершенства и пустоты.

Я не могу сказать, почему у одних людей развивается это расстройство, а у других нет. Может, Руби с самого детства поняла, что быть «хорошей» и «идеальной» – единственный путь заслужить любовь. «Но я же хорошая девочка», – плакалась она Кевину в одном из телефонных звонков после ареста.

Какова бы ни была причина, нарциссизм формируется как защита – способ избавиться от ощущений своей неадекватности и несоответствия. Жестокая ирония заключается в том, что эта самая защита быстро превращается в преграду для привязанности и удовлетворения. Это крепость, удерживающая других на расстоянии и одновременно запирающая нарцисса внутри.

Что касается соцсетей, они для нарцисса как масло, которое подливают в и так горящий огонь. Каждый лайк и комментарий становятся признаком высокой оценки, бальзамом на раны от его глубоко сидящей тревоги. Они быстро становятся его всепоглощающим наваждением, цифровой сценой для бесконечной демонстрации собственного совершенства.

Изучение нарциссизма помогло мне осознать степень влияния Руби на мою жизнь. Это не извиняет ее поступков, ни в коем случае. Но теперь я знаю, что за всеми манипуляциями стояла глубоко травмированная личность, так и не научившаяся здоровому взаимодействию с другими людьми.

Понять, что твоя мать оказалась неспособна по-настоящему тебя видеть – и любить такой, какая ты есть, а не как продолжение собственного «Я», – это горькая пилюля. Это смерть базовой детской надежды на то, что, если постараться сильней, мама полюбит тебя безусловно.

Но каким-то странным образом это понимание освободило меня. Теперь я знаю, что никогда не стала бы достаточно «хороша» или «совершенна», чтобы сделать Руби по-настоящему счастливой и заставить мной гордиться. Пустота, которую я пыталась заполнить, была создана не мной и не являлась моей проблемой. Это осознание, пусть и болезненное, стало первым шагом на пути к исцелению – для меня, если не для нее.

Иногда я по-прежнему проваливаюсь в кроличью нору разных «если бы». Что, если бы Руби не считала материнство единственным способом самореализации? Что, если бы она узнала разные грани себя, а не ограничилась семейными представлениями о роли женщины? Может, будь у нее шанс посвятить себя карьере в банковском деле или, скажем, физике – областях, где эмпатия не является приоритетом, – она не рассматривала бы своих детей как прислугу или продолжение себя? Может, она вообще не захотела бы рожать. Но узнать это невозможно.

Для меня такая ментальная акробатика – изматывающий процесс и, возможно, еще одно проявление реакции олененка. Попытка разгадать загадку Руби, отыскать волшебный ключик, который сделает ее счастливой и довольной. Правда в том, что волшебного ключика, скорее всего, не существует. Нарциссизм – не осознанный выбор, а глубоко укорененный защитный механизм. И хотя его можно лечить, тут требуются значительные и долгосрочные усилия со стороны самого нарцисса.

В соцсетях есть некоторое количество «осознанных нарциссов», и слушать, как они описывают свое подлинное отношение к миру, одновременно захватывающе и страшно. Их рассказы о своих чувствах или отсутствии таковых, когда доходит до благополучия других людей, – это важное напоминание о фундаментальной оторванности от мира, лежащей в корне нарциссического расстройства.

К чему же мы приходим? Как общаться со всеми Руби этой планеты? Как проявить сочувствие к страдающей личности за нарциссической маской, не позволив ей причинить себе вред? Я не знаю всех ответов, но понимаю, что осознанность – хорошее начало. Понимание того, что нарциссизм – это серьезное расстройство, а не просто ярлык для любого эгоиста, является основополагающим. А еще – признание реакции олененка как ответа на травму, а не просто попытки угодить другим. И необходимость защищать детей – путем регулирования или прямого запрета на семейные блоги как спорную эксплуататорскую практику. Вот с чего стоило бы начать.

Для меня понимание нарциссических стратегий поведения стало одновременно и болью, и освобождением. Видя паттерн, ты можешь его разрушить. Это нелегко, и иногда мне кажется, что я борюсь с собственными инстинктами. С желанием снова стать олененком, положить мое благополучие на алтарь чужого спокойствия, до сих пор маячащими на окраинах моей души. Но каждый раз, когда я высказываюсь, вместо того чтобы хранить молчание, каждый раз, когда ставлю свои потребности выше чужих, каждый раз, когда позволяю другому человеку испытать дискомфорт, а не бросаюсь сглаживать ситуацию, я разрываю еще одно звено в цепи травмы, в токсичной эстафете, где одно поколение передает палочку боли следующему.

Все должно закончиться на этом. Речь не о том, чтобы я исцелилась, – теперь я хочу создать свое наследие, новый паттерн для будущих поколений. Я горжусь моими предками и хочу, чтобы потомки гордились и мной тоже. Так, встретившись на небе, мы сможем посмотреть друг другу в глаза и улыбнуться. (И да, я спрашивала своего священника насчет возможности пересечься с Руби на небесах, если она туда каким-то образом попадет. Он заверил, что я не обязана узнавать ее или как-то с ней общаться. Уже неплохо, как по мне.)

В письмах Руби к Кевину – всегда остающихся без ответа – она рассказывает, как сидит в своей камере и рыдает дни напролет. Случаются моменты, например, на ее день рождения или День матери, когда образ Руби, одной в тюремной камере, встает перед глазами, и меня охватывает грусть. Я не желаю ей страданий – скорее, я надеюсь, что она найдет какой-то путь к искуплению, если такое возможно.

Я слышала, что она пытается получить образование, пока находится в заключении. По-моему, это отличный шаг. Она ведь так и не закончила колледж: бросила учебу, как только вышла за Кевина. Ей надо как-то подготовиться к реальности, которая ее ждет после освобождения – будь то через десять лет или позже, – где ей понадобится самой себя содержать. Мне совсем не хочется видеть ее нищей. Я надеюсь, что она использует это время, чтобы чему-нибудь научиться, и после освобождения найдет способ существования. Поселится в маленьком домике и заживет спокойной жизнью. Где-то далеко от меня.

Может, к тому времени она наберется мужества и по-настоящему заглянет в себя, начав нелегкий путь внутренних изменений. Однако изменения всегда давались матери нелегко. В сорок три года, когда ее арестовали, она все еще считала, что мир крутится вокруг нее. Теперь, когда занавес упал, ей осталась лишь правда – жестокая и неприкрашенная – в качестве единственного спутника. Хватит ли ей стойкости взглянуть на собственное отражение?