Дом моей матери. Шокирующая история идеальной семьи - Шари Франке

Я потянулась к Кевину и взяла его за руку. Следуя Божьим заповедям, я должна была бы его простить. Мне никогда не забыть боли, которую он причинял, игнорировал и позволял причинять. Но я предпочла избавиться от груза ненависти, которую таила к нему. Протянув Кевину руку сострадания и понимания, я давала себе свободу исцелиться.

Дальше в зал суда ввели Джоди. Ей я могла смотреть прямо в лицо. Куда подевалась тщательно уложенная шевелюра, некогда бывшая ее фирменной чертой? Теперь волосы свисали, жирные и неопрятные, по бокам пепельно-серого лица. Она смотрела прямо перед собой и ни разу не встретилась глазами ни с кем в зале, как будто, избегая зрительного контакта, каким-то образом снимала с себя часть вины. Когда судья зачитал судебное соглашение, адвокат Джоди попытался возразить, что «у каждой истории есть оборотная сторона», заставив судью, откровенно возмущенного дерзостью этого замечания, поинтересоваться, что может быть «оборотной стороной» издевательств над детьми.

Джоди из тюрьмы звонила своим последователям и выставляла себя несправедливо преследуемым пророком, посланником Божьим за решеткой. Сравнивая себя с Джозефом Смитом, основоположником моей веры, она делала заявления вроде «Господь напрямую разговаривает со мной». Ее слова не оставляли у меня никаких сомнений: Джоди нисколько не раскаивается.

Я предполагала, что на суде она предпочтет молчать, но, к моему вящему изумлению, она встала, чтобы произнести речь – всего пару кратких предложений. «Я любила этих детей», – начала она, и при этих словах мы с Чедом переглянулись, не веря собственным ушам. В конце она пожелала детям «прекрасной счастливой жизни», что свидетельствовало о полном отсутствии у нее угрызений совести или чувства ответственности за совершенные преступления.

Судья, однако, не дал ее пустым заверениям себя поколебать. Он никак не прокомментировал речь Руби, прежде чем огласить приговор. Но в этот раз он высказался, особенно указав, что взрослым, тем более обладающим специальной подготовкой, священный долг диктует защищать детей, а Джоди поступила наоборот, терроризируя тех, кто оказался под ее опекой. Он сказал, что она «настолько отдалилась от реальности, здравого смысла и человеческого достоинства», что единственной подходящей мерой наказания будут последовательные тюремные сроки. Праведный гнев в его голосе лишний раз подтверждал, что Джоди была не невинной наблюдательницей, а активной участницей немыслимых ужасов. Она получила от четырех до пятнадцати лет, как и Руби.

Когда Джоди в наручниках выводили из зала, ко мне пришло осознание: мы победили. Чудовищ посадили под замок. То, сколько времени они там проведут, зависело теперь от совета по досрочному освобождению, но им предстояло сидеть в тюрьме как минимум по четыре года.

Как только ударил молоток судьи, мы с Чедом и Кевином бросились к боковому выходу, пытаясь избежать скопления камер и репортеров. Наши надежды испарились, как только через тяжелые металлические двери мы вышли на солнечный свет: журналисты стояли плотной толпой, уставившись на нас голодными глазами, с камерами и микрофонами наготове. Как стая падальщиков, они нас окружили, выкрикивая вопросы, пока мы пробивались вперед по подстриженному газону к парковке.

– Шари, что вы можете сказать? – крикнул один из репортеров, тыча микрофоном мне в лицо.

– Без комментариев, – ответила я, прибавляя шагу.

Он не отставал, нисколько не обескураженный моим коротким ответом.

– Кевин, вы знали о насилии в вашем доме?

– Без комментариев, – повторил Кевин и стиснул зубы.

– Я понял, – продолжал репортер с притворным сочувствием в голосе. – Чед, будут замечания?

Чед, теряя терпение, развернулся и пронзил его своим знаменитым испепеляющим взглядом.

– Думаю, вы понятия не имеете обо всем этом, – отрезал он.

Только после этого репортер, наконец, заткнулся.

Потрясенные и опустошенные, мы сели в машину. По пути все молчали, погрузившись в свои мысли. Потом мы сделали единственное, что могли тогда: остановились у кафе «Рио», заказали три буррито с гуакамоле и стали болтать о пустяках.

Глава 48

Дневник Руби

Долгое время я хотела одного: чтобы люди просто сели и послушали. Чтобы они поняли: Руби и Джоди надо остановить. Теперь это произошло, но окружающие, наоборот, словно не могли насытиться. Снова из-за Руби наша жизнь нам не принадлежала.

СМИ в США и во всем мире немедленно подхватили историю идеальной мамаши-блогера, арестованной по обвинению в насилии над детьми, которое она совершала вместе с лучшей подругой. Тут было все: и образцовая богобоязненная американская семья, разбогатевшая с помощью YouTube, а потом свергнутая с пьедестала, и одержимость демонами, и секта, и апокалипсис – да еще с лесбийским подтекстом.

Те, кто годами следил за нашей семьей, чувствовали себя отомщенными, когда весь мир, наконец-то, узнал, что Руби скрывала за идиллическим белым заборчиком. В каком-то смысле мы стали первым случаем разоблачения лжи в соцсетях, когда дети превращаются в контент, а контент управляет всем.

Через несколько недель после суда над Руби офис окружного прокурора округа Вашингтон открыл информацию о процессе для общего доступа, и наш кошмар стал еще страшнее. Потому что помимо фотографий, документов и цифровых файлов там были дневники моей матери, написанные от руки, где холодно и во всех пугающих подробностях рассказывалось, что произошло после того, как она увезла двоих младших детей из Спрингвилла жить к Джоди, оставив средних сестер одних. Как в те три месяца Руби и Джоди подвергли их извращенной «программе перевоспитания» якобы с целью очистить от зла через систему ежедневных наказаний.

Даже не читая все это, я знала, что в тех отвратительных дневниках почерком моей матери излагается история превращения Руби и Джоди в тех самых демонов, которых они изгоняли, в искушенных садисток, пытавших маленьких детей, как на гротескных картинах Иеронима Босха.

Я не хотела читать ее дневники. Не хотела знать детали. И когда власти открыли для публичного доступа записки Руби, мой мир на секунду перестал вращаться.

Они были в Сети – и каждый мог их увидеть. Шестьдесят страниц кошмара, и я отказывалась на них смотреть. Я знала, что там все очень плохо. Мое воображение заполняло пробелы, а иногда это еще хуже, чем просто знать. Но я не могла… Мне не нужно было читать, чтобы представить себе, что произошло.

«Простите, – мысленно обращалась я к младшим детям, попавшим в этот кошмар. – Мне очень, очень жаль. Я бы хотела сделать больше. Хотела бы избавить вас от этой боли. И еще, все вокруг: прошу, прекратите. Дайте им спокойно восстановиться. Дайте восстановиться всем нам».

Но все только об этом и говорили. Новостные каналы, соцсети, даже люди на улицах. Обсуждали мельчайшие подробности, поддерживали этот… цирк. Как они