Путь к причалу (сборник) - Виктор Викторович Конецкий

любил ее всерьез. Хотя, может, и любил. Здесь сразу не разберешься. Но что-то он натворил, уехал, они расстались. И Ольга совсем сходила с ума, на нее смотреть было страшно, и она чуть было не наделала глупостей, но он вернулся, и они поженились.

Когда Шаталов вернулся, на столе стоял графинчик и лежала всякая еда.

– А я не догадался чего-нибудь купить, – сказал Шаталов.

– Не будь ханжой! Если во мне есть что хорошее, так это отсутствие ханжества. – Она пилила батон хлебной пилой, волосы лезли ей на глаза, и вид был сердитый. – А тебе невесело живется, судя по ананасам…

– Дай, наконец, полотенце, – миролюбиво попросил Шаталов. – И потом мы все уходим от главной темы. Может, Манька сейчас концы отдает.

Ольга не ответила. Она сама налила рюмки, потом чокнулась с Шаталовым; помедлила и, звонко чокнувшись с графинчиком, сказала:

– Пускай это будет он. Он сегодня с нами.

– Пускай, – сказал Шаталов.

– Я каждый год получаю две телеграммы – на день рождения и на Новый год. И всегда с «тэчэка» и «зэпэтэ». Но сейчас я, по правде говоря… – здесь она не выдержала и засмеялась. – Помнишь эти его бесконечные «по правде говоря»?

– Да, – сказал Шаталов.

Наступила пауза. Шаталов подумал, что Ольга ровным счетом ничегошеньки не знает про Маню. Ей хочется повспоминать прошлое, молодость. Поэтому она, наверное, и позвала его.

– Где твой муж?

– Где? Не знаю. Давно уже не знаю. Ты удовлетворен?

– Я? Да. Я рад. Мне всегда было обидно за Маню. И, если хочешь, за тебя тоже.

– Оставим это… А что ребята? Володя Кузнецов, Паша, Слава?

– Раскидало всех по разным флотам, – сказал Шаталов. – У тебя нет горчицы? Когда насморк, колбаса кажется овсяной кашей.

– И это все, что ты можешь мне сказать про друзей?

– Ну, Интеграл удачно атаковал Пашкину подлодку на учениях… Ну, это тебе интересно? А больше я ничего не знаю.

Он на самом деле больше ничего не знал.

После демобилизации все дальше и дальше отходил от ребят. Сняв погоны, он утратил право знать то, что знали они. Это было обидно. И потом все время казалось, что ребята считают его закоренелым неудачником, жалеют. От этого делалось как-то стыдно и неприятно. Нашлась еще одна причина: когда морской офицер попадает в Ленинград в отпуск, у него всегда есть деньги. А у Шаталова с деньгами случались перебои. Веселиться за чужой счет он не любил. Может, все это было мелко и глупо, но так… Друзья двигались вперед по жизни, и он считал, что не следует путаться у них под ногами. Даже по отношению к Мане он вел себя безобразно: перестал отвечать на письма, отказался как-то ехать вместе с ним в отпуск отдыхать.

– Ну, ну! – сказала Ольга. – От твоих рассказов першит в ушах. Ты стал таким же занудным, как и Маня.

– Манька не зануда.

– Маня – человек примитивно простых целей, – задумчиво сказала Ольга. – Он ограничен. Он добр, но духовно ограничен. «Надо уметь хорошо стрелять», «нельзя жениться на женщине, если она тебя не любит до сумасшествия», – все это правильно, но сегодняшний мир сложен и запутан…

– Хорошая горчица, – пробормотал Шаталов, затягивая ответ. В ее словах была какая-то правда. Манька не был способен на порывы и отвлечения в сторону от основной своей линии. Но это как раз и помогало ему. Однако последовательности у Маньки было чересчур. И это было скучно.

– Не тебе судить его, – сказал Шаталов, наполняя рюмки. В голове уже приятно шумело, ломота и боль в костях ослабели. И, в конце концов, сидеть за столом с красивой женщиной – это очень приятно после разных дрифтеров, кухтылей, ваеров и селедки.

– Я не сужу, – Ольга махнула рукой, отгоняя от лица дым сигареты. – Я убеждена только, что и эта его телеграмма – какая-нибудь чепуха.

– Ты, сложная натура, очень увяла за то время, что мы не виделись, – сказал Шаталов осторожно.

– Может быть, – равнодушно ответила она, накручивая на палец бусы. – А в то, что он выбросил меня из головы, я не верю. Маня может решить, что гражданский долг мужчины – завести семью и троих детей. И он женится, и перевыполнит план – вырастит пятерых. Но меня он не забудет никогда. Давай-ка еще.

– Я налью. Ты сиди, – тихонько сказал Шаталов. Он взял графин и почему-то вспомнил зимнюю штормовую Атлантику, совершенно ровные по величине, огромные валы с дымящимися вершинами, тяжелые, неотвратимо накатывающиеся на траулер; стремительный кивок мачт навстречу каждому из них и лицо мастера по рыбодобыче Ершинина с выбитыми зубами, с напряженной ухмылкой на плоских растрескавшихся губах: «Держись, паря! Все на свете корытом крыто!» И от этого воспоминания, от того, что он никогда больше не увидит ни этих валов, ни кивка мачт, ни полос сдутой ветром пены, ни ухмылки Ершинина, Шаталову стало горько и обидно.

Он аккуратно поставил графин на стол, сказал:

– Держись, Оля, все на свете… – он вовремя удержался. Она с притворной небрежностью махнула рукой, попросила:

– Знаешь, ты выйди, а я форточку открою… Душно очень, накурили мы с тобой… А ты простужен…

«Пожалуй, – думал он, расхаживая по коридору, – мы с ней чересчур быстро понимаем друг друга. В чем-то мы похожи. Но усталости у меня нет. Все неприятности в моей жизни происходят только от самого меня и касаются – лупят – только по мне одному… А Ольга странная женщина. Она, очевидно, из тех, для которых любовь – счастливая или несчастливая – это самое главное в жизни… Как плохо, что в момент встречи с Маней она любила другого. Если бы не это… Вот что я сделаю: измерю этот коридор шагами. И если число шагов четное, то завтра я еду в управление и выколачиваю две тысячи рублей в счет окончательной расплаты. Потом я вылетаю в Москву, а оттуда проще выбираться дальше. Послезавтра я в Хабаровске. Противная вещь – эти посадки. Уши болят, и даже тошнит. И ноги крутишь, вертишь… Да, самолет – противная вещь…»

Чтобы не обманывать самого себя, он зажмурился и пошел по коридору, вытянув вперед руки. На семнадцатом шаге руки уперлись в стенку. Он сделал восемнадцатый, коснулся стенки носом и решил, что судьба сказала свое слово. Но и без этого слова он чувствовал, как что-то уплотнилось, утрамбовалось внутри. И теперь появилось нетерпение: «Надо ехать к Мане. Надо. Зря он не позовет. Надо!»

Вероятно, когда кружится голова, легче совершать нелепые поступки.

Шаталов вернулся в комнату, ощутил прохладную свежесть воздуха, глубоко вздохнул и вдруг понял, что в самом деле пришла весна.

– Весна! – сказал он. – Утром меня вез один шофер… И вот он так радовался весне, а я его обозвал дураком… Стыдно даже вспоминать… Неважно мне, Оля, последнее время. Очень. Не повезло мне.

– Я вижу, – кивнула она. – А к