Казань и Москва. Истоки казанских войн Ивана Грозного - Павел Канаев

всяческую протекцию московским торговым людям. Взамен Казань сохраняла свою династию, политический строй, веру и уклад жизни, а заодно и практически полную свободу во внутренней политике. Включения волжского ханства в состав Великого княжества Московского не произошло.

Условия договора долгое время соблюдались обеими сторонами. Великий князь особо не вмешивался во «внутреннюю кухню» ханства. Мухаммед-Эмин показывал себя верным другом Москвы, согласовывая с ней все, что положено. Например, свой династический брак с дочерью ногайского бека.

Не уклонялась Казань и от участия в военных походах на стороне Великого княжества Московского. Например, в 1489 году Мухаммед-Эмин отправил отряд из 700 своих багатуров для участия в покорении Москвой вятской земли. А в 1491 году, когда сыновья хана Ахмата пошли войной на Крым, казанский хан послал против них войска «да с ними… двор свой»[116]. Эти силы должны были соединиться с касимовскими служилыми татарами. Выступили против Ахматовичей и непосредственно московские войска. Узнав о приближении союзников, ордынские царевичи быстро ретировались от Перекопа обратно в свои кочевья.

Почему же все ограничилось лишь этим, а не полноценным завоеванием? По мнению некоторых историков, чисто в военном плане такое было вполне по силам еще Ивану III. Недаром он дополнил свою титулатуру «князем Болгарским», что являлось как минимум декларацией о намерениях полноценно присоединить волжское ханство. Однако дальновидный государь осознавал, что Москва пока не готова «переварить» данную территорию. Для этого требовалось множество русских переселенцев: торговых людей, крестьян, воинов. А ведь еще не до конца инкорпорировались в состав Великого княжества Московского Новгород и Тверь, так что людей катастрофически не хватало. Вдобавок в присоединенной Казани пришлось бы развернуть репрессии против тех, кто не пожелал смириться с новой властью, что неизбежно вело к восстаниям.

Забегая вперед: именно так все и произошло уже после окончательного завоевания Казани в 1552 году Иваном Грозным. Достаточно вспомнить Черемисские войны. Да и русские люди в середине XVI столетия почкованием размножаться не начали. Повторимся, что крестьянские переселения на территорию бывшего ханства приобрели массовый характер только в XVII столетии.

Если рассматривать дипломатическую и военно-политическую сторону вопроса, в 1487 году ситуация для включения Казани в состав Русского государства складывалась в чем-то даже более благоприятная, чем в 1552-м. С одной стороны, отношения с Крымом еще не испортились. Держать как минимум 1/5 часть всего войска на Окском рубеже против крымчан не приходилось. С другой стороны, даже с учетом крымской угрозы Москва 1552 года была намного более окрепшим и мощным государством, нежели Великое княжество Московское конца XV столетия.

В любом случае Иван Великий решил действовать постепенно и осторожно. Тем более пока не проявилась вся шаткость такого способа политического контроля над Казанью. Да и полноценный конкурент Москвы за влияние над волжским ханством в лице Крыма окончательно обозначился лишь в начале 20-х годов XVI века.

«Кружок калиметовцев» и сибирско-казанский переворот

С повторным приходом к власти великокняжеского ставленника в Казани снова начинают доминировать прорусски настроенные силы. Но восточный блок тоже не дремал. Более того, выступление Мухаммед-Эмина вместе с московскими кафирами против большеордынцев в 1491 году дало противникам русского влияния яркое знамя, на котором золотой вязью красовалось пресловутое «Мы же говорили!» Война с Ахматовичами трактовалась как оскорбление единства братьев-татар и мусульман. Дескать, сегодня это, а завтра поругание мечетей и истребление татар в Казани. И разбираться, кто присягнул великому князю, а кто нет, никто не подумает. Скорее всего, именно такую риторику использовали представители восточной «партии».

Их влияние начало еще сильнее расти после того, как Мухаммед-Эмин женился на дочери ногайского бека Мусы в 90-х годах XV века и при дворе снова заметно прибавилось выходцев из Мангытского юрта. Сам Муса на тот момент уже не был врагом Москвы. Для сближения с ней на казанской почве бек как раз и инициировал этот династический брак. Однако напомним, что Ногайская Орда оставалась крайне политически неоднородной. Многие ногайцы по-прежнему хотели воевать, а не торговать с Русским государством. А тут еще в игру вступили сибирские Шибаниды, которым вскружил голову формальный титул ногайских царей. Сибирцы вдруг замыслили сами установить контроль над Поволжьем.

Дошло до того, что в 1497 году группа крамольных казанских «князей» во главе с беком Калиметом (Кель-Ахмедом) сговорилась с сибирским царем Мамуком свергнуть промосковскую власть в Казани. По мнению С.Х. Алишева, заговорщики опирались прежде всего на мурз и других служилых людей, недовольных подчинением Москве. Мамук же выступал лицом проекта. Для казанской оппозиции это был легитимный Чингизид, который в перспективе станет новым «карманным» ханом. Только служить ему предстояло уже не великому князю, а «кружку калиметовцев».

Узнав о планах заговорщиков, Мухаммед-Эмин тут же сообщил в Москву, что «идет на него шибанский царь Мамук с многою силою, а измену чинят казанские князи Калимет, да Урак, да Садыр, да Ашил»[117]. В ответ Иван III отправил на помощь своему казанскому «сподручнику» воеводу Семена Ивановича Ряполовского «с силою и многых детей боярских двора своего и Понизовных городов дети боярские, Ноугородци и Муромци»[118].

Воевать с москвичами заговорщики не решились и бежали вместе с Мамуком в его таежный улус. Стоило Ряполовскому вернуться домой, как Мамук вновь наведался в Казань «с многою силою Нагайскою и с князи Казанскими»[119]. Теперь уже получить помощь московский ставленник не успел. В который раз Мухаммед-Эмин был вынужден искать убежища в Белокаменной. Комментируя произошедший переворот, Иван III сообщал в Крым царице Нурсалтан, что ее сын бежал, «не поверя своим людям». Выходит, боялся хан не столько Мамука, сколько предателей из числа собственных подданных.

Как замечает С.Х. Алишев, во всей этой переписке и других сохранившихся источниках фигурируют исключительно горстки знатных феодалов. Казанское большинство не упоминается от слова «совсем». Конечно, речь не о «казан кешелэр» – больше шансов влиять на государственные дела было у породистого коня какого-нибудь эмира или бека. Имеются в виду мелкопоместные мурзы, огланы, казаки, которые представляли самый многочисленный военный элемент ханства и могли бы сказать свое веское слово. Дело в том, что на фоне частых вторжений ногайских, сибирских, русских войск и постоянной смены власти казанские массы потеряли всякий интерес к политической ситуации и как бы дистанцировались от фигуры хана. Ведь неясно, кто окажется на троне уже завтра.

Пока «низы ничего не хотели», верхи не могли ужиться со своим сибирским союзником. Объявивший себя казанским правителем Мамук тут же взвинтил налоги и пошлины, а потом попросту начал грабить купцов, городской и земский люд. Да и вникать в перипетии