Казань и Москва. Истоки казанских войн Ивана Грозного - Павел Канаев

Выпадающим фрагментом пазла кажется рассказ о первом боестолкновении москвичей и татар из Казанского летописца:

«Встрете их Казанский царь Алехан с татары своими на реке на Свияге. Бывшу же у них бою велику и поможе Бог и святая Богородица Московским воеводам, и побиша ту многих Казанцов; мало их живых в Казань утече, и град затворити и осадити не успеша…»[109]

Никаких упоминаний масштабной битвы на Свияге в прочих летописях или актовых материалах нет. Вероятно, автор более позднего Казанского летописца перенес на 1487 год реалии середины XVI столетия, когда на берегах этой реки постоянно случались стычки между русскими и казанскими войсками.

Больше доверия у многих вызывает повествование Устюжской летописи. В ней приводится целый ряд событий поволжской кампании, а вот дата присутствует лишь одна – взятия Казани. Вероятно, автор опирался на свидетельство кого-то из участников похода, а не на богатые хронологией официальные актовые источники. Что же сообщил неизвестный очевидец монаху-летописцу, старательно записавшему все в своей темной келье?

Стоило русским ратям расположиться под Казанью, как хан Алегам с «князьями» стремительно вышли в поле против неприятеля. Не добившись успеха, казанцы «мало побився» и все с той же прытью «в город побеже». Их задумка не допустить осады со штурмом провалилась. Дальнейшие события стали напоминать вторую казанскую кампанию москвичей 1469 года. Оставив кровопролитный штурм на крайний случай, русские войска «город Казань обсели и острог около города доспели»[110].

Если перевести это незатейливое «двустишье» на современный язык, воеводы соорудили вокруг города контрвалационную линию и приступили к грамотно продуманной осаде. Правда, ни о каких «коммунальных» мероприятиях вроде перекрытия воды, как было в 1469-м, на этот раз не упоминается.

Тем временем конные отряды казанцев доставляли немало неприятностей московским войскам. Особо рьяно действовал некий татарский военачальник Алгазы, который курсировал по окрестностям столицы, прикрываясь рельефом, и неожиданно нападал на русские тылы[111]. Одновременно затворившиеся в Казани защитники «всяк день… из города вылазя билися с Русью», пытаясь наладить взаимодействие со своими конными «партизанами».

Подобная тактика активной обороны с опорой на фортификацию вполне могла сработать, если бы не тотальный численный перевес осаждавших. Столкнувшись с проблемами «в поле», московские воеводы запросили подмогу, которая вскоре прибыла на театр военных действий. Казанцы снова оказались примерно в таком же положении, как защитники осажденной Цезарем Алезии в 52 году до нашей эры. Из основных сходств – контрвалационная линия вокруг города и превосходящий противник с широкими возможностями пополнения из центра.

Явившиеся на выручку московские войска тоже состояли из судовой и конной ратей. Только на этот раз преобладала последняя. Конницей руководили два воеводы, один из них – Василий Федорович Шуйский. Судовые же войска возглавлял лишь князь Иван Васильевич Ромодановский.

Вступление в игру свежих полков окончательно склонило чашу весов в сторону Москвы. Москвичам удалось разбить Алгазы и отбросить его за Каму, а хану Алегаму пришлось сдаться и выехать из города 9 июля. Исходя из этой даты и отметки Устюжской летописи, что Алегам отсиживался в городе три недели, начаться блокада Казани должна была 18 июня, хотя многие исследователи считают указанную длительность осады несколько преувеличенной. В целом же казанская кампания, по официальной версии, длилась 52 дня. Срок немалый, но результат того определенно стоил.

Долгое время именно такая трактовка событий господствовала в историографии. В последнее время она ставится под сомнение некоторыми историками. Например, петербургский исследователь Михаил Несин предположил, что осады в классическом понимании не было. Ведь какая-либо фактура непосредственно по осадным мероприятиям отсутствует в официальном великокняжеском летописании. Русские войска просто-напросто приходят под Казань, и спустя три недели вуаля – хан Алегам сдается в плен. Это совсем не похоже на то, как описывается, скажем, осада Великого Новгорода 1477–1478 годов, длившаяся 40 дней. Конечно, и там перед нами далеко не «Илиада», но все же складывается хотя бы общая картина блокады города вечевой вольницы. В контексте казанской кампании 1487 года ничего подобного не наблюдается.

Даже вышеупомянутая Устюжская летопись, относительно богатая на события похода, саму осаду упоминает вскользь. «Бог войны» вовсе дремлет где-то в стороне и ни разу «гром не пущаху». Куда больше внимания уделяется препирательствам москвичей с лихим Алгазы и татарской конницей в поле. И тут снова всплывают разночтения в источниках. Как бы ни льстило болельщикам «московской команды» сообщение о том, что русские войска прогнали Алгазы за Каму, такая трактовка встречается лишь во второй редакции Устюжского летописного свода – Архангелогородского летописца. В первой редакции все выглядит с точностью до наоборот: «И князь тотарскии имянем Ольгаза (Аль-Гази) силе (войску) великого князя много дурна учинил и прогна за Каму в поле»[112]. Причем текстуально этот отрывок кажется куда более выверенным, нежели тот, в котором удирать за Каму пришлось татарам. Там текст отдает грубоватым и не слишком точным рерайтом: «Един князь тотарскии имянем Алгазы со царем в город не полезл; тот зла много чинил великаго князя силе, а после того князя сила великаго князя прогна за Каму в поле»[113]. Тем более удаль Алгазы отмечается в обеих редакциях летописи. Теоретически он вполне мог обратить в бегство какие-то небольшие московские отряды, что и послужило одним из поводов к запросу подкрепления из центра.

Вызывает вопросы и краткое упоминание строительства «острога» вокруг города. Возвращаясь к событиям 1469 года: тогда подобные военно-инженерные мероприятия довольно быстро принесли желаемый эффект. Сооружение контрвалационной линии и отведение от крепости воды заставило казанцев признать поражение и запросить мира. Здесь же полевая фортификация не играет никакой роли. Относительно 1487 года «острог» упоминается лишь один раз и не мешает засевшим в Казани защитникам совершать свои дерзкие вылазки. Если имеются в виду более протяженные укрепления, охватывающие не только сам город, то почему Алгазы и его всадники беспрепятственно маневрировали в поле и наносили ущерб русским тылам? Словом, смысл создания такого «воздушного» укрепления остается неясным. Это наводит на мысль, что летописец просто-напросто кратко заимствовал данный эпизод из описания похода князя Юрия на Казань 1469 года. Добавьте сюда усиление прорусской партии казанской аристократии на фоне последних внешнеполитических успехов Москвы, неоднозначное отношение к Алегаму в правящих кругах, в целом нестабильную внутреннюю обстановку в волжском ханстве, и «противоосадная» версия не кажется такой уж нелогичной. Все и впрямь могло ограничиться полевыми стычками и подавлением казанских «партизан», пока основные московские силы выжидали свержения неугодного хана неподалеку от города.

С другой стороны, зачем так много судов, если не для доставки