Полдень XXI век 2005 № 03 - Самуил Аронович Лурье

и впереди, освещенный тусклым оранжевым светом, появился тот самый дом. Это была серая пятиэтажка с пустыми, темными подъездами. Когда-то и Антон жил в такой же, но потом ее снесли, а всех жителей переселили ближе к окраинам. Недавно. Всего год назад.

С трудом вглядываясь в белую пелену, он рассмотрел перед вторым подъездом машину. «Скорая», — понял Антон, и злость постепенно стала утихать, пропуская стоявшее в очереди безразличие. Глухое ко всему, выдерживающее двадцатиградусный мороз.

Он никогда не говорил Кире Львовне, что «скорую» вызывали не раз. Не выдерживали, набирали короткий номер, в надежде покончить с этим навсегда. И машина приезжала, выбегали обеспокоенные врачи: девятнадцатилетняя девочка, не дай Бог, что-то случится. А случалось с пугающей частотой.

Проходя мимо «скорой», Антон бросил взгляд на водителя. Сегодня им был пожилой субъект в черной стеганой телогрейке и выглядывающей из-под нее клетчатой рубашке. Водитель курил длинную женскую сигарету, то и дело с наигранным отвращением сплевывая через открытое окно. В перерывах между затяжками он крутил ручку радиоприемника, отчего последний жалобно трещал и захлебывался популярными ныне песнями. Заметив Антона, субъект поспешно бросил сигарету в сугроб, а уже затем приветливо кивнул.

— Опять к твоей истеричке, — радостно сообщил он. — Давно говорю: забирать ее пора. Так ведь отец — врач, ни за что не позволит.

— Куда забирать? — удивился Антон.

— Ясное дело — в психушку, — хохотнул водитель. — В обычной больнице такие не нужны. У нас, например, даже коридоры все заняты. Не пройти, не проползти.

— Бывает, — согласился Антон. — У вас — это где?

— Там, — водитель неопределенно махнул рукой. — У нас и не такое бывает. Вот в прошлом году, например, один умник… Да ты читал, небось!

— Я считаю, нельзя ее в психушку, — спокойно проговорил Антон. — И в больницу нельзя. У нее отец, сестра. Позаботятся как-нибудь.

— С подобной заботой, — водитель скривился, — я бы и дня не протянул.

Антон хотел ответить, что тянуть на самом деле незачем, но его неожиданно окликнули. Когда он обернулся — точно на автомате; нога в сторону, голова вверх, — то увидел выглядывающую из окна четвертого этажа Алину — сестру Вики.

— Антон, — умоляюще позвала она. — Пожалуйста… зайди. Вика умерла.

Черт! Как же все это надоело!

Зачем он остановился? Зачем заговорил с водителем? Надо было молча пройти мимо, не глядя ни на окна, ни на машину. Хотя бы сегодня он мог посидеть дома. Перед телевизором, перед компьютером, слушая музыку или разгадывая кроссворд. Сегодня он мог выбрать короткую дорогу и не отвечать на телефонные звонки. Настойчивые, изводящие звонки… Нет, лучше просто выключить телефон. И если бы год назад он не встретил на улице Вику, не научил ее в минуты бешенства «маленькой, безобидной шалости», жилось бы сейчас куда спокойнее.

Антон опустил голову и побрел ко входу в подъезд. Его нисколько не волновала Вика, он шел только погреться.

Дверь квартиры оказалась распахнута настежь, и даже в коридоре пахло больницей. Прямо у входа ждала Алина, а позади нее с чашкой в дрожащих руках стоял Георгий Павлович. Они всегда стояли вот так: в дверях — бледная, осунувшаяся Алина, за ее спиной — глядящий с надеждой отец. Антона они воспринимали скорее как должное, чем как спасителя, и были абсолютно уверены, что он обязательно придет. При любых обстоятельствах.

Он вошел и разделся.

— Как она там?

— Не дышит, — прошептала Алина. — Врачи приехали минут десять назад, ты успеешь.

— Я… — Антон закашлялся, зашарил по карманам куртки в поисках носового платка, но кроме свертка с остывшими котлетами под руку ничего не попадало. — Я не пойду за ней.

Они молча смотрели на Антона — отец и сестра, такие непохожие — ни друг на друга, ни на Вику.

— Я не пойду за ней, — громко повторил он, — мне надоело.

— Ты же знаешь, что мы не сможем без нее, — голос Георгия Павловича звучал спокойно. — Ты все знаешь. Пойди за ней и отучи, сделай, чтобы она…

— Она не перестанет, — перебил Антон, захлопывая дверь. — Это как наркотик. Знаете, что такое сила воли? Вика, к сожалению, не знает.

— Антон… пожалуйста, — у Алины задрожали губы. — Антон…

— Нет! — уверенно сказал он. — Пусть хоть на этот раз вернется сама.

— Но ты же говорил… — всхлипнула Алина. — Говорил, будто в первый раз сам еле вернулся… А Вика…

— Говорил, — Антону захотелось убежать, он понял, что вот-вот согласится. — Тем не менее я вернулся. Неужели Вика чем-то хуже меня?

— Ты ведь знаешь, она не вернется, — проговорил Георгий Павлович, крепко сжимая пальцами чашку. — Без тебя — ни за что.

— Когда же меня оставят в покое?!

Он быстро скинул ботинки и повесил куртку в шкаф. Старый, знакомый сценарий: маленькая комната, диван, тишина. И все-таки надо было стоять на своем.

— В маленькую комнату, на диван, — позвала Алина. — Не будем тебе мешать.

Изо всех сил стараясь не обращать внимания на благодарный взгляд Георгия Павловича, Антон прошел в комнату и плотно закрыл за собой дверь.

Прежде чем лечь, он со скучающим видом осмотрелся: книжный шкаф, книжные полки, стопка книг на пианино; покрытый клеенкой стол, заклеенные бумагой окна; на люстре — старый матовый абажур. Между окном и пианино стоял синий продавленный диван с деревянными подлокотниками. Кажется, раньше он находился в комнате Вики, пока не оказался вытесненным оттуда новокупленной кроватью.

Улегшись, Антон долго не мог сосредоточиться: в бока больно давили: выпирающие тут и там пружины, за стеной глухо разговаривали врачи. Любое неудобство значительно замедляло процесс, но Антон все же закрыл глаза. Он всегда пытался вообразить себе удобную софу и абстрагироваться от постороннего шума. Лишь спокойное дыхание и угасающий стук сердца являлись исключением из правил.

Сначала утихли голоса врачей — словно тронулся переполненный лифт, увозя прочь неведомую компанию. Затем диванные пружины сменились мягкими подушками, и тело стало медленно погружаться в теплую вязкую карамель. Ударивший в лицо морозный ветер невыносимо защекотал ноздри, и Антон чихнул несколько раз, и каждый чих, подобно выстрелу из пушки, страшно ударял по ушам, бил мутные, кривые стекла. В разбитое окно нескончаемым потоком полетели сухие желтые листья. Они ложились Антону на лицо, на грудь, на живот, а ноги уже полностью утонули в карамели, и упавшие сверху листья ярко вспыхивали зеленым пламенем, распускаясь огромными розовыми бутонами. Голова погружалась все глубже и глубже, и вот уже наглухо закупорены уши — затихло дыхание, биение сердца. И тогда, чувствуя сжимающую горло карамель, Антон глубоко вдохнул, чтобы было куда возвращаться — вдохнул резко, судорожно, разрывая засохшие легкие, — и умер.

— О’кей, подруга, я