Паустовский. Растворивший время - Олег Дмитриевич Трушин

то он иногда очень плох. Возьмите, как написаны его страницы. Они написаны не по-русски, похожи на перевод, на то, что он выдумывает, это уникально, удивительно. Во всём мире, во всей мировой литературе было только пять-шесть человек, которые могли так выдумывать, как он. Я не хочу пропагандировать, потому что это писатель небольшой, потому что это не русский писатель»{195}.

В письме Нине Николаевне Грин от 9 октября 1937 года сдержанно возмущённый Паустовский назовёт статью Олеши «довольно спорной, но обширной», с «трескучим» заголовком, но в газетную полемику с Юрием Карловичем так и не вступит.

В 1935 году «Гослитиздат» выпустило книгу Паустовского «Романтики».

Многострадальная, едва не затерявшаяся в творческом архиве писателя повесть, неоднократно переписанная, лишённая «обещанного» ей предисловия, чтобы быть напечатанной, она пронесла на себе все испытания творческих мук своего автора, и её выход в свет, сначала нескольких глав в журнальном варианте, а затем уже полностью книги, подводил определённую черту в творческой биографии Паустовского.

Прочитав «Романтиков», Мартынов А. С. из Минска, в своём письме от 22 июля 1936 года, может быть несколько наивно, но тем не менее восторженно и искренне благодарил автора за столь изумительную книгу:

«Мне понравилось ещё умение слить форму и содержание воедино. Мне понравилось в его описании: море, любовь и цветы. Чувствуется, что это пережито самим автором с кровью.

Читая эту вещь, я был в каком-то экстазе. В этот момент я понимал и Миронова, и Хатидже, и Наташу. Кажется, это третья книга, которую я так близко принял к сердцу – после “Преступления и наказания”, после “Фабиана” Кестнера, после “Эпизода” Тарасенко»{196}.

«Романтики» действительно занимают особое место в творчестве Паустовского, а не просто потому, что это произведение в течение двадцати лет «томилось» на писательском столе, но и потому, что в нём сошёлся романтизм Паустовского юношеской поры и романтизм зрелого человека, прошедшего непростой путь писательского взросления.

И всё же, так ли нужны ли были «Романтики» Паустовскому, чьё писательское имя уже ассоциировалось с «Кара-Бугазом» и «Колхидой»? Ведь эта повесть никак не «вписывалась» в этот строй, выбиваясь не только по форме, но и по содержанию.

Можно долго спорить о сюжете «Романтиков» и вряд ли это приведёт к безапелляционному выводу, так как любой спор – это всегда противостояние двух мнений и в нём не всегда рождается истина.

Наверное, чтобы лучше понять силу «Романтиков», не стоит рассуждать о философии тех глубинных течений, бурлящих в душе автора при выстраивании формы этой в своём роде уникальной вещи, о том, каким способом он смог достичь исключительной полифонии звучания каждого абзаца, каждой строки, каждого слова. Лучше обратимся к письму, которое Паустовский получил незадолго до того, как покинул этот мир, безмерно любимый им во всех его проявлениях.

Автор этого письма Юлиан Семёнов[25], тогда ещё молодой журналист и писатель, будущий автор сценариев знаменитых киносаг, в числе которых «ТАСС уполномочен заявить», «Семнадцать мгновений весны». Впрочем, это не просто письмо, это исповедь, сердечное признание не просто любимому автору, а проводнику в мир жизненной стихии, сумевшему своим творчеством возжечь в сердце автора письма прекрасное. И «Романтикам» в письме отведена главная роль. Оно достойно того, чтобы быть опубликованным полностью. Давайте прочтём его:

«1967 г.

Дорогой Константин Георгиевич!

Если можно представить себе судьбу в образе добродушного чеха Йозефа Кадлеца, то я должен благодарить его, ибо он оказался тем мостиком, по которому я смог прийти к Вам – хоть на минутку. А хотелось мне этого очень давно, лет, наверное, с тринадцати, когда я впервые прочёл Ваших “Романтиков”. Было это для меня тогда как вино, и не просто так – вино, а первое в жизни вино. Я тогда увидел каких-то особых людей, и жизнь моя тогда мне показалась благополучной и потому – отвратительной. Я завидовал Вашим героям острой завистью воспитанного маменькиного сынка, который и во время войны ел масло с хлебом и с колбасой.

По-видимому, именно после Ваших “Романтиков” во мне пробудилась дикая жажда бродяжничества, и первым моим предприятием на этом пути был побег на фронт в 44 году.

А многие другие Ваши вещи вызвали у меня устойчивую любовь к зимнему Крыму, к одиночеству маленьких домиков в горах, где живут (или, во всяком случае, обязательно должны жить, а если и не живут, то не потому, что их нет вообще, а потому, что сейчас куда-то отлучились и вскорости обязательно вернутся) необыкновенно хорошие люди: сильные мужчины и весёлые, взбалмошные женщины.

Не знаю, быть может, я ошибаюсь, но мне всё-таки кажется, что главное – если можно сказать так – заслуга писателя заключается в том, насколько индивидуально он воспринимается. Если писатель – “диктатор”, если он навязывает своих героев, отвергая всех остальных, то он, наверное, и не писатель вовсе. Это как жанровая сцена в живописи – принимай её только так, как хочет живописец. Наверное, импрессионисты потому и пришли, что невыносим стал “гнёт” целенаправленных, “всепостижимых” художников. Так вот и Вы, мне кажется, пришли со своей литературой и со своими героями очень закономерно, потому что Вас ждали читатели, причём не только моего тогдашнего возраста, а и сегодняшнего моего возраста. А если очень ждать, то, наверное, не может не появиться то, чего ждёшь. Вас каждый воспринимает очень по-своему. Каждый из миллионов читателей по-своему, по-разному, но – все – одинаково в главном. Писать о том, что в Вашей литературе главное, по-видимому глупо и ненужно, потому что в литературе толком-то и не определишь, что главное, а если и определишь, так это надо только для себя одного; у каждого главное.

Вообще, спасибо Вам огромнейшее за то, что Вы сделали и продолжаете делать в литературе. Сегодня получил большую радость, прочитав в “Литературке” отрывок из новой книги. Если разрешите, я был бы счастлив прислать Вам свою последнюю книжку.

Всего вам хорошего. Ю. Семёнов (ул.1812 г., д.7, кв. 39)»{197}.

А ещё в «Романтиках» есть своя особенность, которую невозможно увидеть, не зная первоосновы авторского оригинала и того варианта текста, который был опубликован в 1935 году. Об этой особенности и рассказывает сын писателя Вадим Паустовский в очерке «Серебряное колечко»:

«Последним, так сказать, “творческим” контактом моих родителей была подготовка к изданию “Романтиков”. Эта вещь всегда была очень дорога отцу, но благоприятная обстановка для выхода её в свет сложилась лишь после успеха “Кара-Бугаза” и “Колхиды”. Прежде это было, пожалуй, нереально.