Слушай, Германия! Радиообращения, 1940–1945 гг. - Томас Манн

покажите, что у человека есть обязанность верить в человечность, верить снова и снова, потому что иначе в мире не будет человечности. Было столько лозунгов, столько морального гнета, и столь многие потеряли все уже до этой войны или во время нее — все, кроме одного: они остались разумными людьми — говоря без преувеличений и без патетики — немецкими людьми, которые жаждали и жаждут возвращения того, что некогда снискало нам уважение в кругу народов.

Вам, знатоку человеческих душ, достаточно сказать, что ненависть, жестокость и преступление должны быть, конечно, искоренены повсюду, но не для того, чтобы будущее человечества и подрастающей молодежи во всех странах мира было наполнено новой, запальчиво обобщающей ненавистью, которую прививали здесь нездоровые умы. Немецкий народ — невзирая на многочисленные и живые призывы, звучавшие с утра до ночи — ни до войны, ни во время войны не испытывал ненависти и сейчас он не испытывает ее, он на нее неспособен, ибо он поистине заслуживал и все еще заслуживает своих гениев и своих учителей, которых чтит и любит весь мир, ибо — я говорю это со всей ответственностью — Ваш народ, который уже треть столетия голодает и страждет, в своей сокровенной сущности не имеет ничего общего со зверствами и преступлениями, с позорными злодеяниями и ложью, страшными отклонениями больных, которые именно потому столько трубили о своем здоровье и совершенстве. Я говорю не о них и не для них, но ради будущего всего человечества, которому мы, старики, должны дальше давать надежду и тем самым выполнять наш долг, покуда нам отпущен срок.

Каждый из нас должен в конечном счете служить тому, что объединяет всех людей, искать общее, связующее, а не то, что будет снова или по-новому разделять. Потому что ненависть, огульное пренебрежение и искажающее сужение взгляда на историю, к которому прибегают в сиюминутных интересах, непродуктивны и ведут к катастрофам: это нам довелось самым страшным образом испытать на своем веку.

Приезжайте скорей как добрый лекарь, который не только видит следствия, но и ищет причину болезни, пытаясь устранить в первую очередь именно ее, и при этом знает, что необходимо хирургическое вмешательство, особенно в многочисленных случаях с теми, кто дорожил когда-то принадлежностью к сфере духа… Вы знаете, что речь не идет о неисцелимой болезни нашего народа, нам предстоит всем вместе излечить хворого, которому не хватает прежде всего доверия, но мы не должны допустить, чтобы он, будучи так слаб, от унижений и разочарований заболел снова и стал, возможно, вовсе неисцелим.

Приезжайте скорей помочь словом и делом. Я думаю, только лишь постоянное бдение, в том числе за самим собой, может защитить свободу всесвязующего духа. Этой бдительности не хватало, пожалуй, всем на целом свете, потому что мировые кризисы, начиная с 1914 года, слишком утомили и вконец запутали людей. Давайте снова, как до 1933 года, вместе искать истину, для чего встанем на ее стезю и будем помогать, помогать друг другу и другим!

Надеющийся в этом на Вас

Вальтер фон Моло

Франк Тисс. Внутренняя эмиграция[66]

В открытом письме Вальтера фон Моло содержит-ся настойчивый призыв к Томасу Манну приехать в Германию и самому взглянуть в лицо народу, которому он двенадцать с четвертью лет национал-социалистического ада слал свои послания из Америки. Я хочу решительно присоединиться к этому призыву и распространить его на всех лиц среди эмигрантов, которые сегодня еще ощущают себя немцами. Потому что власть, которая вынудила их покинуть свою родину, свергнута, и на грядущие десятилетия свободным духом немцам предстоит столько работы, сколько не было со времен Тридцатилетней войны.

В 1933 году, когда я еще наивно полагал, что национал-социалисты поддаются воспитанию, я письменно обратился с протестом по поводу сожжения некоторых моих книг к Хинкелю, возглавлявшему тогда Имперское управление по делам культуры, и в частности написал следующее: «Осуждение и шельмование такой литературы, которая лишена национал-социалистической направленности, не сможет направить творческие силы нации в новое русло. Третьему рейху не будет от этого никакого прока, потому что среди тех, кто охотно готов стать попутчиками, не будет значимых величин, а тех немецких интеллектуалов, чья продуктивная энергия, по убеждению национал-социалистов, лежит в неверном русле, никогда не принудить запретами или внешним давлением отречься от своей сути. Им в итоге не останется ничего иного, как уйти во внутреннюю эмиграцию».

Письмо осталось без ответа и не возымело никакого действия, однако высказанная в нем мысль о возникновении внутренней эмиграции стала фактом. В литературе пролегла очень четко различимая грань между теми, кто поддерживает режим, и так называемыми «неблагонадежными» (последствия чего очень скоро стали ощутимы для последних), меж тем как заграницей ее не замечали. К сожалению, и так зоркий и умный наблюдатель, как Томас Манн, не обращает внимания на это различие, о чем свидетельствует разговор, который состоялся у него в 1934 году в Швейцарии с Эрихом Эбермайером. По словам Эбермайера, Томас Манн требовал от него покинуть Германию, поскольку эмиграцию следовало рассматривать как единственное внятное выражение антинацистской позиции. Эбермайер ответил: «Мне как немецкому писателю нужно немецкое пространство, немецкая почва и отклик немцев — вещи, которых в конечном счете не может затронуть никакой террор, даже если кажется, что их действенность все более и более ослабевает».

Это было правдой, что мир, служивший нам, внутринемецким эмигрантам, опорой, был внутренним пространством, которое не удалось захватить Гитлеру, несмотря на все его старания. Конечно, он мог погрузить немецкую душу в гипнотический сон, изолировать немецкий дух от всякого участия в творчестве, но не мог уничтожить их как элементы — иначе нам пришлось бы навсегда расстаться с надеждой снова очнуться когда-нибудь для творческой жизни. Такие люди, как Казимир Эдшмид, Герман Кайзерлинг, Вальтер фон Моло, Эрих Кестнер, Вернер Бергенгрюн, и даже подчеркнуто национальные писатели, как Ханс Гримм и Эрнст Вихерт, оказались очень скоро в изоляции, повлекшей для многих из них печальные экономические последствия, но зато обогатившей их опытом и пониманием, которые могут оказаться чрезвычайно ценны для их последующей работы.

Меня тоже часто спрашивали, почему я не эмигрировал, и у меня находился лишь один ответ: если мне удастся пережить эту ужасную эпоху (насчет продолжительности которой мы, конечно, все заблуждались), я тем самым извлеку так много для своего духовного и человеческого развития, что обогащусь знанием и опытом гораздо больше, чем если бы я наблюдал за немецкой трагедией из лож и партеров заграницы. Это большая разница, присутствую ли я сам при пожаре моего дома или