Калиакрия - Владимир Виленович Шигин

что капитан-паша, отъезжая в Константинополь, не велел им до последнего человека защищаться, капитан же паша для того уехал в Константинополь, чтобы восцарствовать над визирем, своим неприятелем, который хотел его у Порты очернить тем, что он в лимане троекратно был российскою флотилиею поражен, а теперь-де и сам визирь претерпел великий урон в разных сражениях с цесарцами».

* * *

Еще за несколько лет до начала войны в предгорьях Кавказа объявился некий чеченец Учерма, прозванный шейхом Мансуром, который яростно призывал всеъ идти на войну с неверными.

Шейха пытались поймать, а его аул разорить. Но посланная в горы экспедиция кроме больших потерь ничего не дала.

С началом же войны по ту сторону границ зашевелились турки, весьма поддержанные горцами. Главной их опорой в этом крае была приморская крепость Анапа. Именно на анапских базарах закупали горцы свинец и порох, именно там узнавали новости о войне с неверными, именно там сидел турецкий сераскир и именно там стоял на якорях турецкий флот. От устья Кубани до Каспийских вод все подчинялось Анапе.

В те дни, когда Потемкин решал, что делать с Очаковым дальше, генерал-аншеф Петр Текелли решился на штурм Анапы. Перейдя реку Кубань, его корпус двинулся на врага. Турки атаковали, но были разбиты, атаковали вновь и вновь откатились. 25 октября Текелли подошел к крепости. Но тут открылись ворота, и гарнизон кинулся на наших. Одновременно с окрестных гор бросились с дикими криками и черкесы. Семь часов шел тяжелый бой. Часть гарнизона была перебита, другая скрылась за воротами. Ускакали в горы и оставшиеся в живых черкесы. Умный и осторожный Текелли думал всю ночь, а наутро объявил:

– Уходим обратно!

Недовольства среди солдат не было. Все понимали, что на сей раз Анапа им не по зубам, только бы людей зря положили.

– Ничего, гололобые! – говорили солдаты, в последний раз оборачиваясь на зубчатые башни Анапы. – Мы еще сюды вернемся! А пока прощевайте!

Вернув корпус в российские пределы, Текелли написал прошение об отставке. Одни говорили, что в походе генерал сильно простудился и заболел, иные, что от огорчения неудачи. Отставка была Потемкиным подписана. А через какой-то месяц Текелли умер. Последним его словом было: «Анапа».

Что ж, Анапу придется завоевывать уже другим…

Глава седьмая

Штурм твердыни

Тем временем, в Константинополе великий визирь Юсмуф-паша, желая взбодрить печального Абдул Меджида, объявил, что народ присвоил любимому султану титул «победоносный».

Свою выдумку он объяснял так:

– Если московиты не могут осилить наш Очаков, значит это победа султана!

Что касается самого султана, то, вызвав к себе муфтия, Абдул долго сокрушался о неудачной компании.

– Уж не знаю, смеяться мне или печалится на подаренный визирем титул! Какой я «победоносный», когда всюду одни неудачи! Муфтий был стар и мудр. Султана он, как мог, успокоил: – О, радость земного мира, падишах падишахов, никакой титул не даст тебе больше, чем ты уже имеешь! Твоя слава и так гремит на всех морях и материках! Нынешние неудачи – это испытание, которое дал своим любимцам Аллах, чтобы проверить нас еще раз, сильны ли мы духом! А потому наберись терпения и мужества, ибо, как знать, если Аллаху будет угодно, то следующий год может действительно станет для тебя победоносным!

– А если Аллаху не будет угодно? – поднял печальные глаза султан Гамид.

– Тогда нам останется только вымаливать прощение за все наши грехи! – развел руками мудрец.

А вскоре прибыл в Константинополь и Гассан-паша. Вернувшийся флот насчитывал всего 27 вымпелов и был «в таком худом состоянии, что три военных корабля потонули при самом входе в канал, а остальные крайне повреждены и расстреляны». По собственному признанию, капудан-паши, он потерял 54 судна, а остальные оставил на Черном море.

В диване в те дни мрачно шутили:

– Старый Гассан не уточнил, где точно оставил он свои суда в Черном море: в портах или под водой!

Людские потери доходили до тридцати тысяч…

К удивлению многих, Абдул Меджид принял старика весьма ласково. Хитрый Эски-Гассан одел же на встречу с султаном, несмотря на духоту, даренную им шубу.

– Твой подарок, владыка, был со мной во всех плаваниях и сражениях!

– Вот! – показал Гассан подпалину на боку – Это след от ядра и только шуба спасла меня от верной смерти.

Султан был человеком впечатлительным и подпалину даже пощупал:

– Какие нужные подарки я дарю своим подданным!

Во время беседы «крокодил морских сражений» так повернул дело, что во всех своих несчастьях обвинил… великого визиря. А флот обещал восстановить к весне за собственные деньги.

Султана он убеждал с таким жаром, что тот призадумался: а может действительно отсечь визирю голову?

Пока старый Гассан рассказывал султану о великом будущем его флота, вернувшиеся команды поклялись между собой, что отныне никакая сила и даже смерть не заставит их вернуться на корабли, после чего дружно разбежались во все стороны.

Для успокоения народа в Константинополе был распущен слух, будто бы российская армия сняла блокаду Очакова и ушла в Херсон, где князь Потемкин основал свой лагерь. О том же возвещали и муллы в мечетях. Но никто этому не верил. В Порте со страхом ожидали известий о взятии Очакова.

* * *

Положение осаждаемых было действительно тяжелейшим. В крепости начался голод и болезни. Чем положение в крепости становилось хуже, тем турки больше неистовствовали над остававшимися в Очакове христианами.

Из воспоминаний переводчика Цебрикова: «В ночь перебежала к нам из Очакова женщина, она родом полька, но замужем была там за турком: сия между прочим объявила, что паша-де всех христианок из города выслал в траншеи к туркам, на удовлетворение скотских их похотей, дабы таковым зверству подчиненных своих угождением тем более их к себе привязать. Она говорила и о прочих жестокостях, каковые турки производят над христианами в городе, как-то: о посажении их в глубокие ямы, морении голодом, холодом, и других надругательствах».

Но немногим лучше было и положение осаждающих. Вокруг, куда не глянь, вокруг Очакова была только голая ледяная степь, по которой разгуливали снежные бураны, Снега в тот год выпали чрезвычайно глубокие, а морозы перевалили за двадцать градусов с сильным ветром. Эта страшная зима навсегда останется в народной памяти, как Очаковская. Катастрофически не хватало топлива. Жгли все, что могло гореть: тростник, старый бурьян, конский помет. Солдаты мерзли в сырых землянках, терпя нужду в самом необходимом. Как и в крепости в осадном лагере начались болезни. В Петербурге ходили слухи, что третья часть армии сделалась жертвою болезней. Рассказывали, будто смертность