Адмирал Колчак. Драма Верховного правителя - Владимир Геннадьевич Хандорин

Щекотливость ситуации состояла в том, что эсеры (как и меньшевики), в отличие от преследуемых властью большевиков, на практике оставались полулегальной оппозиционной партией. Разумеется, открытые вооруженные выступления против правительства и публичные призывы к его свержению были запрещены, поэтому со времен подавления колчаковцами очагов сопротивления перевороту в Екатеринбурге и Уфе, описанных выше, и закрытия призывавших к свержению «узурпатора» газет эсеры на это и не шли (во всяком случае, вплоть до разгрома колчаковской армии красными, когда в условиях агонии режима они возобновили мятежи в тылу). Однако под прикрытием легальности они, занимая хорошие позиции в местных органах земского и городского самоуправления и в кооперативах (в Сибири была очень распространена кооперация), имели гораздо больше возможностей для антиправительственной деятельности. Это проявлялось и в форме газетной критики, и шедших вразрез с постановлениями правительства деклараций, находившихся под их влиянием земских собраний и управ, и городских дум и управ, и в форме скрытой антиправительственной агитации среди населения. Большевикам, находившимся в подполье, было гораздо труднее, поскольку сам факт обнаружения принадлежности человека к большевистской партии уже влек за собой немедленное предание суду. А факт антиправительственной агитации конкретного эсера, члена легальной партии, надо было еще доказать. Поэтому борьба с подрывной деятельностью эсеров представляла настоящую головную боль для белогвардейских спецслужб.

При этом отношения между основной массой социалистов и кадетами резко обострились после переворота, участие кадетов в котором и поддержка ими власти Колчака были слишком явными. Газета иркутских кооператоров «Наше дело» прямо указывала: «Не кто иной, как гг. Жардецкие, Пепеляевы, являются идейными вдохновителями гг. Красильниковых»[360]. Они обвиняли кадетов, как и само правительство А.В. Колчака, в деятельности, направленной на «реставрацию дореволюционных порядков». Даже бывший министр юстиции эсер С.С. Старынкевич уже после своего увольнения в отставку в мае 1919 года, выступая в Иркутске, заявил, что правительство «изолировало» себя от демократии[361].

Со своей стороны, белая и кадетская печать видела косвенную вину в организованном большевиками восстании 23 декабря 1918 года самих эсеров и меньшевиков, «развративших» невежественные массы обещаниями прав без каких бы то ни было обязанностей[362]. Подводя итоги деятельности эсеров в Сибири, кадеты аттестовали их как «милостью чехов получивших власть людей, имевших 2-летний стаж образования в уездном училище и 20-летний стаж каторги за грабежи»[363]. Замечательную оценку деятельности эсеров дал впоследствии (уже в эмиграции) бывший управляющий делами колчаковского Совета министров Г.К. Гинс: «Глубокое заблуждение оппозиции, считавшей, что она опирается на народ, забывшей, что она – тоже русская интеллигенция, с тем же великим грехом отчужденности от жизни и миропонимания народных масс, мешало ей понять, что судьба наша будет одинакова. Мы с ними были на одном тонущем корабле, но в ослеплении своем они думали, что потонем только мы»[364].

Особенно активизировалась антиправительственная фронда с лета 1919 года с началом военных неудач колчаковской армии. Финансовую подпитку ей обеспечивали учреждения сибирской кооперации, в которых эсеры имели сильное влияние. Кадеты не раз призывали правительство ужесточить меры против разлагающей тыл агитации эсеров. «Сибирская речь» писала: «Проказы обезьяньего народа – партии социалистов-революционеров – принимают характер, заставляющий подумать о дезинфекции»[365].

В отличие от деникинского Юга, не представляли заметной величины и не проявляли активности крайне правые группы открыто монархической ориентации (за исключением Забайкалья, где они вели себя несколько активнее под крылом атамана Г.М. Семёнова, но и тот, как уже отмечалось, в мае 1919 года окончательно подчинился Колчаку). В одном из секретных докладов управляющего Иркутской губернией П.Д. Яковлева министру внутренних дел констатировалось определенное разочарование ультраправых итогами колчаковского переворота, поскольку «те надежды, которые они возлагали на омское правительство, не сбылись». Автор доклада отмечал, что это направление «умирает»[366]. Сходно оценивал правые партии сенатор А. Новиков, писавший председателю Национального центра М.М. Фёдорову, что они «силой не являются»[367]. По поводу настроений этих кругов среди сибирских кадетов гуляло популярное ироническое стихотворение омского фельетониста, писавшего под псевдонимом «Конёк-Горбунок», под названием «Держиморда Патриотов»:

Идиот из идиотов,

Держиморда Патриотов,

Одержим гражданским рвеньем,

Всем готов намять бока,

Недоволен обращеньем

Адмирала Колчака.

И ворчит он зло и хмуро:

«Разве это диктатура?!

Из одиннадцати десять

Надо было бы повесить,

Остальным же – в морду, в зубы,

Чтобы помнили всегда,

А газеты, книги, клубы

Изничтожить навсегда!»

Идиот из идиотов,

Держиморда Патриотов!

Слава Богу, что Россия

Не тебе поручена,

Что в годины роковые

Патриоты есть иные —

Люди дела и ума[368].

Пропаганда

Огромное значение в условиях Гражданской войны имела организация пропаганды среди населения. Известно, как преуспели в этом деле большевики. В докладе начальника оперативного отдела управления генерал-квартирмейстера штаба Верховного главнокомандующего подполковника Колегова от 6 мая 1919 года отмечалось: «За время войны нашей с австро-германцами и большевиками выявился новый вид оружия для поражения духа неприятельских армий и граждан враждебного государства – агитация… Постепенно, с усилением влияния общественного мнения на действия правительства, значение агитации еще более увеличится… Агитация имеет в виду подавить и уничтожить дух армии противника и разложить ее тыл… Агитация в Гражданской войне является могучим средством и для внешней политики… местное население привлекается на службу в ряды армий обоих противников, и весьма важно создать себе его сочувствие по обе стороны фронта, а также возбудить недовольство противной стороной»[369].

Казалось бы, белые уделяли внимание этому вопросу. В каждой губернии и в каждом уезде были образованы специальные комиссии во главе с управляющими губерниями и уездами, отвечавшие за ведение пропаганды, изготовление и распространение антибольшевистской литературы и т. п. В одном из отчетов отдела печати колчаковского Совета министров указывалось: «В настоящий исторический момент… когда на целые века вперед определяется судьба стран и народов, роль государственной информации становится чрезвычайно важной, какою никогда не была до сих пор»[370].

28 мая 1919 года Верховный правитель обратился к командирам и бойцам Красной армии с воззванием, в котором призывал их переходить на сторону белых, обещая каждому добровольно сдавшемуся в плен полную амнистию. «Не наказание ждет его, – говорилось в обращении, – а братское объятие и привет… Все добровольно пришедшие офицеры и солдаты будут восстановлены в своих правах и не будут подвергаться никаким взысканиям, а наоборот, им будет оказана всяческая помощь»[371]. В дополнение к этому личному обращению Колчака его штаб в тот же день издал воззвание к населению Советской России, в котором называл «наглой ложью» утверждения советской пропаганды о том, будто белые «несут возврат к старому»