Адмирал Колчак. Драма Верховного правителя - Владимир Геннадьевич Хандорин

мысль восстать против законов хозяйственного сотрудничества людей. Мщение природы обществу не замедлило прийти в образе голода, который терзает его тело, в образе смерти… Воистину несчастливы эти верующие в Сатану, которых Троцкий приобщает кровью жабы… у жалкого разбитого корыта сегодня топчется несчастное, голодное, вымирающее стадо… Но Тот, Кто справляет сегодня праздник в Москве и Петрограде, отменно доволен. Вечный Шутник, Козлоногий, он заливается неслышным дребезжащим смехом… Вечный Шутник знает, что его сила на земле только на срок… а пока незрячие… сегодня будут справлять Его праздник. Гнусавыми голосами споет ему сегодня приветственную речь социалистическая рать, на всякий случай отделив себя на вершок от большевиков… От всей души пожелаем простым и в сущности неплохим людям, чтобы 1 мая 1919 года было для них последним искушением поклоняться Великому Шутнику»[327].

И когда умеренно-социалистические газеты призывали правительство к политической амнистии и «прощению обид», либеральная пресса возражала против любых поблажек большевикам. Некоторые кадетские газеты предлагали предать большевистских вождей во главе с В.И. Лениным и Л.Д. Троцким международному суду – подобно тому, как державы Антанты добивались этого в отношении бывшего германского императора Вильгельма. Основанием для этого они считали международный характер и направленность преступлений большевиков. Любопытно, что Троцкий вызывал у них еще большую ненависть, чем Ленин. Сравнивая их, та же «Сибирская речь» писала: «Ленин – пусть безумный маньяк, готовый на преступления для достижения своих целей (ведь он верит твердо, что истину-то, формулу математически неопровержимую он знает), все-таки это человек мысли и идеи. Троцкий – откровенный преступник по профессии, по призванию, по страсти»[328]. Известный журналист С.А. Ауслендер, бежавший из Петрограда в Омск, рисовал такой отталкивающий портрет Троцкого: «Дурного тона элегантность, утрированная гримировка под демоническую личность и пожирателя женских сердец, наглая развязность выскочки, самоуверенная самовлюбленность… у других его коллег по кабинету я все же заметил известное чувство меры и приличия – Троцкому эти деликатные ощущения незнакомы. Он разваливается в кресле, готов положить ноги на стол, во всех жестах, в выражении лица чувствуешь только одно – невыносимую, карикатурную пошлость зарвавшегося наглеца. Все эти парады и смотры Троцкого, вся пышность его появлений, окруженного блестящей свитой красных генералов и офицеров – все это такой грубый, безвкусный балаган, над которым, к сожалению, нельзя смеяться, так как он слишком отвратителен»[329].

При Колчаке широко праздновалась летом 1919 года годовщина освобождения Сибири от большевиков. В каждом городе дата освобождения от советской власти была объявлена неприсутственным днем. От участия в праздновании демонстративно уклонилась лишь Иркутская городская дума, в которой сильное влияние имели эсеры.

Вместе с тем, когда говорят, что «белые и красные были одинаково жестокими диктаторами», это ложь и подтасовка. Советская власть изначально строилась как тоталитарный режим, основанный на сочетании насилия, абсолютного подавления инакомыслия и демократических свобод с мощной, всеобъемлющей идеологической пропагандой. Белогвардейская власть представляла умеренно авторитарную военную диктатуру с ограниченным допуском оппозиционных партий (кроме большевиков) и свободы печати, в газетах нередко подвергались критике управляющие губерниями и даже министры, а также общая политика правительства; вне критики, как и при монархии, оставалась лишь особа Верховного правителя.

Советская власть вплоть до 1936 года строилась на «диктатуре пролетариата» и правовой (не говоря об имущественной) дискриминации «социально чуждых элементов» (насколько широко трактовалось это понятие, мы уже приводили примеры в предыдущих главах). Создавался сословный строй наизнанку, тем более уродливый, что по сравнению с дореволюционным сословным строем (постепенно отмиравшим еще при монархии), в котором привилегированные сословия были по крайней мере носителями традиций, образования и культуры, в советской системе привилегии получали, наоборот, низшие, наименее культурные слои общества (и это было естественно – тем легче было большевикам опираться на их поддержку и «промывать» им мозги). Белогвардейская же власть строилась на идее правового равенства граждан.

Советская власть возвела террор в систему управления, от которой начала отходить лишь по мере своего разложения после смерти Сталина. Для белых же террор был лишь ответным и временным средством (причем несопоставимым с красным террором по масштабам и системной жестокости), в целом они ориентировались на возрождение правового государства, складывавшегося в России со времен реформ Александра II. Впрочем, о терроре мы поговорим отдельно, потому что певцы «комиссаров в пыльных шлемах» особенно любят спекуляции на эту тему.

В целом же, белая диктатура была настолько же «похожа» на красную, как путинский режим на сталинский, или как режим Франко в Испании – на Гитлера. И это – несмотря на то, что формально белая диктатура была более «классической» и ничем не ограниченной. Юридически, согласно Положению о временном устройстве государственной власти в России, принятому после переворота 18 ноября[330], власть Верховного правителя практически никем не ограничивалась (положение о «скреплении» Советом министров, им же и назначенных, его указов по гражданской части оставалось пустой формальностью), к тому же он соединял ее с властью Верховного главнокомандующего (что типично для режима военной диктатуры) с правами согласно дореволюционному военно-дисциплинарному уставу, дополненному статьей 46-1, предоставлявшей ему право в военное время разжаловать своей властью генералов и офицеров в рядовые. Впоследствии в эту практику были внесены дополнения: с одной стороны, указ Верховного правителя от 27 августа 1919 года предоставлял право Совету министров самостоятельно утверждать постановления, не затрагивающие «основ государственного строя»; с другой – постановление Совета министров от 29 августа предоставляло право Верховному правителю проводить без формального утверждения Совмином указы, «издаваемые в порядке чрезвычайной меры»[331].

Наоборот, большевистская власть чисто формально была декорирована и подобием (хотя и весьма уродливым, лишавшим избирательных прав миллионы граждан) выборных законодательных органов в лице Советов и их съездов, и пирамидой «как бы» выборных партийных органов, но при этом оставалась жесточайшей однопартийной диктатурой тоталитарного типа, в отличие от умеренно авторитарной власти белых. Само по себе наличие выборных представительных органов мало о чем говорит, и лучше всего это продемонстрировала сталинская эпоха, когда при формальном (опять же) устранении всех ограничений демократии, всеобщем, равном и прямом избирательном праве и декларированных демократической конституцией 1936 года правах и свободах граждан на практике царила такая абсолютная «вертикаль власти» и полное подавление любого не то что инакомыслия, а даже намека на него, которые не снились Ивану Грозному.

И если мы посмотрим на историю других стран, то увидим, что практически везде военные диктатуры носили гораздо более умеренный и относительно «мягкий» характер по сравнению с партийными диктатурами. Партийные диктатуры, как правило, устанавливались наиболее радикальными партиями либо фашистского (Гитлер, Муссолини и др.), либо коммунистического толка (Ленин, Сталин, Мао Цзэдун и др.) и имели ярко выраженную идеологическую окраску, когда идеология правящей партии навязывается обществу фактически в виде новой религии, крайне нетерпимой к любой конкурирующей идеологии; отсюда и жесткий тоталитарный характер