Адмирал Колчак. Драма Верховного правителя - Владимир Геннадьевич Хандорин

движения стало выступление именно против Керенского еще до Октября генерала Л.Г. Корнилова), пытаясь сыграть таким образом на сегодняшнем антилиберальном тренде. Приведенные выше и далее откровенные высказывания (и действия) Колчака не оставляют от подобных манипуляций камня на камне.

Другое дело, что и сами либералы в большинстве своем (по крайней мере кадеты), как мы видели, на горьком опыте отказались от своего былого демократизма и понимали, что по крайней мере до окончания Гражданской войны диктатура необходима.

Характерно, что не только в военной среде, но и в органах гражданской власти на местах преобладало (за исключением земств и городских дум) враждебное отношение к демократии. Замечательный до курьеза пример в этом отношении приводила иркутская газета «Наше дело». Слюдянская волостная земская управа направила в уездную милицию ходатайство с просьбой уточнить наименование Российского государства. «Запрос вызван тем, – писала газета, – что лиц, едущих с паспортами, в которых указано, что они состоят гражданами Российской республики, останавливали в дальнейшем следовании и чуть ли не пороли». Еще замечательнее то, что милиция, не сочтя себя компетентной в этом вопросе, препроводила бумагу в уездное земство, а оно, в свою очередь, переправило ее далее по инстанции. «Надо полагать, – с иронией комментировала газета, – когда ходатайство исколесит все учреждения и вернется в Слюдянку – много воды утечет»[321].

Показательно и то, что Колчак отменил празднование самой годовщины демократической Февральской революции в 1919 году (хороший «либерал-февралист»!). Более того, были даже запрещены митинги и манифестации в ее честь. Мотивировалось это тем, что рано подводить итоги революции, обернувшейся большевистским переворотом. Впрочем, кадетская пресса высказывалась по этому вопросу еще резче. «Сибирская речь» писала, что эту годовщину «уместно помянуть… во всенародном стыде и молчании»[322], имея в виду плачевные последствия революции. При этом кадеты выражали надежду, что революция явилась историческим «испытанием на прочность» русского народа, который преодолеет ее бури и выйдет из них закаленным, как булат из огня.

Схожим было отношение и к рабочему празднику Первого мая. В его канун в 1919 году приказом коменданта Омска в белой столице были запрещены первомайские митинги и демонстрации под предлогом того, что город находится на военном положении. Предлог был слишком явной натяжкой, так как, несмотря на военное положение, в городе вовсю работали рестораны, кабаре, казино и прочие развлекательные заведения. Просто власти опасались беспорядков.

Надо отметить, что для такого недоверия к демократии имелись все основания. Отсутствие демократических традиций, малограмотность населения сказывались постоянно. Для демократии совершенно отсутствовал уровень гражданской зрелости. Если сегодня, при поголовной грамотности, люди не знают, за кого голосуют (не говоря о знании партийных программ), а потом возмущаются поддержкой депутатами (ими же избранными!) повышения пенсионного возраста, – что же говорить о том времени, когда больше половины населения было вообще неграмотным? Выше говорилось, какой непрофессионализм и стяжательство демонстрировали депутаты избранных по закону Временного правительства новых демократических земств, рассматривавшие зачастую свои депутатские мандаты как средство для приобретения льгот лично для себя (впрочем, о чем говорить, если аналогично поступают и многие сегодняшние «народные избранники», хоть и более просвещенные, чем тогдашние крестьянские депутаты?). Как уже говорилось, в муниципальных выборах принимало участие всего 25–30 % избирателей, настолько люди устали за три года революции.

К тому же в земствах и городских думах было немало социалистов, связанных с подпольными организациями своих партий, боровшихся против Колчака. Местами, хотя и в меньшинстве, они даже преобладали в этих учреждениях (из крупных городов – в Иркутске), занимаясь не столько местными хозяйственными делами, сколько политиканством.

Методы диктатуры проявлялись и в ограничении свободы печати. В первые недели после переворота 18 ноября была даже ненадолго введена предварительная цензура печати, контролировавшая ее реакцию на события. Две недели спустя ее отменили, но обычная цензура сохранилась[323]. Военные цензоры и начальники гарнизонов имели право возбуждать уголовные дела против редакторов и авторов, а начальник штаба Верховного главнокомандующего мог по их представлениям закрывать газеты и журналы.

Конечно, по сравнению с советским режимом, жестоко преследовавшим любую критику правительства, здесь была довольно широкая свобода мнений. В период наибольшего расширения подвластной Колчаку территории в апреле 1919 года (Урал, северо-восточные земли современного Казахстана, вся Сибирь и Дальний Восток) на ней издавалось (от Уфы до Владивостока), по данным отдела печати при Совете министров, 107 газет и 84 журнала[324]. Тем не менее нередки были случаи закрытия газет по распоряжениям правительства и военных властей. Так, за резкую критику правительства были закрыты омские газеты «Заря» и «Наша заря», иркутская «Наша мысль», новониколаевская «Народная Сибирь», владивостокские «Далекая окраина», «Эхо» и «Рабочий мир» и петропавловский «Рабочий», хотя все они были отнюдь не большевистскими и совсем не призывали к свержению правительства, а лишь критиковали ряд его действий. Только за январь – февраль 1919 года было закрыто 16 профсоюзных и эсеровских газет[325]. Писать о недостатках, беспорядках и злоупотреблениях считалось допустимым, но осуждать правительство – лишь в осторожной критике отдельных его мероприятий, и не дай Бог при этом задеть лично Верховного правителя. Это, однако, не мешало закрытым газетам «возрождаться» в новом обличье: так, известная оппозиционная омская газета «Заря», закрытая в июне 1919 года, вскоре вновь начала выходить под названием «Русь».

Помимо этого, на время войны запрещались политические уличные собрания, демонстрации и митинги.

При относительной терпимости к оппозиции, непримиримое отношение было лишь к большевикам. В одном из обращений колчаковского правительства к народу говорилось: «Мы ведем с большевизмом смертельную борьбу, которая не может окончиться договором или соглашением, ибо в этой борьбе мы защищаем Родину против Интернационала, свободу против тирании и культуру против одичания. В этой борьбе у нас нет честных противников, есть шайки грабителей, руководимых международными отбросами»[326].

Кстати, отношение к большевикам и со стороны либералов было крайне непримиримым. Многочисленные газетные статьи того времени пестрят такими эпитетами в их адрес, как «отстой российского дна», «нечисть», «человеческое отребье», «подонки общества из уголовных элементов», «международные преступники».

По поводу празднования Первого мая в 1919 году кадетская «Сибирская речь» писала:

«По улицам Петрограда, по улицам оскверненной и замученной Москвы сегодня бродят с красными флагами жалкие толпы советской челяди. Комиссарские латыши, китайцы и наши отечественные отбросы в рядах красной гвардии маршируют по Невскому и по Тверской. Перед наскоро построенными памятниками Карлу Марксу и другим великим учителям разбоя сегодня пляшут сарабанду красные бесы. Там, в Москве и Петрограде, сегодня праздник Красного Дьявола… Он клялся, что правы только надежды на земное счастье, которое все – в равенстве у полного корыта…

Великий обманщик показал, наконец, фокус, которым так долго тешил воображение черни… Земля залита кровью. Человек замучен и загнан… Дети Сатаны внушили ему соблазнительную