Зорге и другие. Японские тайны архивных дел - Александр Евгеньевич Куланов

раз в это время Сергея Григорьевича пригласили в недавно созданный при Гарварде частный институт Гарвард-Яньцзин. Поначалу – с циклом лекций по японской истории. Скоро стало понятно, что это своеобразные «научно-преподавательские смотрины». Они прошли успешно: в Америке потенциал Елисеева разглядели куда быстрее, чем во Франции, и 1 октября 1934 года Сергей Григорьевич стал не только «профессором дальневосточных языков», но и директором самого института Гарвард-Яньцзин. Трогательная деталь: в 1949 году Франция наградила Елисеева, который сохранил французское гражданство, орденом Почётного легиона, но как «профессора факультета естественных и гуманитарных наук Гарвардского университета (США)»222.

Одним из учеников, а затем и младших коллег Елисеева в Гарварде-Яньцзин стал Эдвин Рейшауэр – родившийся в 1910 году в Токио американский японист и будущий послевоенный посол США в Токио, именем которого сегодня назван выросший из Гарварда-Яньцзин Институт японоведения при Гарвардском университете. Они оба – и Елисеев, и Рейшауэр с 1941 года начали сотрудничество с американским военным командованием в целях ускоренной подготовки японистов для нужд этого ведомства. Правда, классические методы Елисеева не удовлетворили военных, и с осени 1942 года контракт с Гарвардом был разорван. Но уже на следующий год к договору пришлось вернуться. Чем дальше и успешнее шла война, тем больше требовалось переводчиков. Подсчитано, что за 1943–1946 годы преподавания японского языка по специальной программе для военных Елисеев обучил практике перевода около шести тысяч человек.

С осени 1943 года русского профессора пригласили на работу в Управление стратегических служб (УСС) США – прообраз современного ЦРУ. Сергей Григорьевич занял должность консультанта в созданном в начале того же года отделе пропаганды (Moralе Operations Branch), занимавшегося информационной войной с Японией и имевшего чрезвычайно большой политический вес в структуре американских спецслужб. В УСС Елисееву поручили консультирование сотрудников по вопросам особенностей японского менталитета, пропаганды и контрпропаганды, включая тему агитационных карикатур и прокламаций. Американскими разведчиками Сергей Григорьевич был признан «определённо одним из самых компетентных специалистов, способных дать советы в этой области»223, и, учитывая обстоятельства, такая оценка заслуг дорогого стоит.

Знали о тайной службе Елисеева и его советские коллеги, в том числе Роман Ким, которому, кажется, ведомо было вообще всё и обо всех. После войны он упомянет Сергея Григорьевича в своей повести «По прочтении сжечь», посвящённой борьбе японской и американской разведок: «В [шифровальном] бюро [Министерства обороны США] работали квалифицированные офицеры-лингвисты, обучавшиеся в Японии и прошедшие шлифовку у профессора-японоведа Гарвардского университета Елисеева, сына бывшего владельца крупнейшего гастрономического магазина в Москве».

Таким образом, к 1945 году значительная часть американских японистов по праву считала себя учениками Елисеева. Так что теоретически Сергей Григорьевич мог в отдельных случаях оказывать влияние на военное командование (сам или опосредованно – через близких к генералитету учеников). Но действительно ли оказывал? И стало ли таким случаем вычёркивание из списков целей американской авиации Киото?

Несожжённый город

Во-первых, ещё раз следует уточнить, о каких бомбардировках может идти речь. В Японии как спаситель Киото почитается (вполне официально и даже сакрально – с религиозными службами в его честь) прототип Индианы Джонса – американский археолог Лэнгдон Уорнер. Памятники этому человеку установлены и в Киото, и в других старых японских столицах – Нара и Камакура, якобы тоже обязанных своим спасением археологу. Лэнгдон Уорнер действительно работал в Японии – в самом начале ХХ века, затем занимался описанием коллекции японского искусства в Музее изящных искусств Бостона, хотя по образованию и направлению своих основных интересов он был синологом, а не японоведом. Бóльшую часть жизни он провёл на раскопках в Китае (в связи с чем у китайских властей имелись к нему серьёзные претензии), а после начала Второй мировой войны был включён в группу советников специальной программы по защите памятников, архивов и предметов изобразительного искусства, созданной в составе армии США и ставшей позже известной как «Комиссия Робертса». Этого вполне достаточно для японцев, чтобы чтить именно его как спасителя древних городов, не опускаясь при этом до поиска каких-либо подтверждений своей версии или хотя бы уточнения деталей. При этом сам Уорнер всю жизнь отрицал свою причастность к истории спасения японских городов, прямо называя это утверждение мифом и легендой, что японцы относили на счёт его зрелости и скромности, отчего любили Уорнера ещё больше224.

Возможно, источник мифа стоит искать в событиях января 1944 года. В Вашингтоне тогда проходила Конференция по защите культурных ценностей на Дальнем Востоке. Уорнер собирался представить на этом мероприятии свой список наиболее важных памятников истории и культуры, которые следовало постараться спасти от разрушения во время войны в Японии, Китае, Корее и Сиаме. Должен был там выступать и Елисеев, но ни тот ни другой на конференции не присутствовал, и до сих пор неизвестно, что они хотели, но так и не смогли сказать.

Уорнера в Японии любят и сегодня, невзирая на то, что уже давно опубликована переписка американского военного командования, военного министра Стимсона и президента Трумэна, из которой видно, что именно Генри Стимсон был категорически против внесения Киото в список целей атомных бомбардировок, а затем неоднократно и упрямо отстаивал свою точку зрения в полемике со своими противниками. На совещаниях Комитета по определению целей, состоявшихся 12 и 13 мая 1945 года, Стимсон потребовал вычеркнуть Киото из списка, но потерпел поражение. 31 мая министр вступил в полемику с руководителями Манхэттенского проекта Гровсом и Арнолдом и опять проиграл. Тогда Стимсон обратился лично к президенту Трумэну, заявив, что если Соединённые Штаты сбросят бомбу на этот город, то будут выглядеть такими же преступными варварами, как Гитлер225. Трумэн согласился со своим министром, однако в середине июля генерал Гровс снова обрёк Киото на мученическую гибель: «По его мнению, японцы потеряли бы волю к сопротивлению, увидев, как их древние храмы и сады обратились в прах»226. Стимсону пришлось отстаивать Киото заново, и он вновь одержал победу.

По мнению ученика Елисеева – Эдвина Рейшауэра, Стимсоном руководила банальная ностальгия: он «знал и ценил Киото со времён проведённого там несколько десятилетий назад медового месяца». Звучит до странности легковесно, но интересно, что и самого Рейшауэра сразу после войны причисляли к «спасителям». Он же, как и Уорнер, с завидным упорством отказывался от этой роли и снова и снова переадресовывал получаемые благодарности в адрес Генри Стимсона (но не Елисеева!)227.

Поверить в версию Рейшауэра относительной результативной сентиментальности военного министра получится без особых усилий, если подкрепить эмоциональный фактор рациональным: аналитическими данными американских японоведов, прогнозировавших последствия гибели в огне старой столицы Японии. Месть за Киото и поруганные императорские святыни могла стать сакральным символом грандиозных самоубийственных сражений. Для Соединённых Штатов такое поведение японцев обернулось бы колоссальными жертвами. По разным подсчётам, американцы могли потерять от 300 тысяч до миллиона своих военнослужащих в случае наземной операции