Зорге и другие. Японские тайны архивных дел - Александр Евгеньевич Куланов

рекомендацией воздержаться от бомбардировок Киото. Ибо этот город – культурное достояние страны, а уничтожать культурные памятники нельзя»217. К сожалению, документальные подтверждения слов Елисеева пока не обнаружены. Да и о каких бомбардировках идёт речь? Известно, что Киото должен был сгореть в атомном пожаре – об этом? И почему мнение русского учёного оказалось настолько важным для американского командования, что оно решилось изменить военные планы? Наконец, кем был этот человек? И главное – был ли он прав в своём утверждении?

Купеческий сын

Сергей Елисеев родился 1 (13) января 1889 года в Санкт-Петербурге в семье богатого купца – того самого Елисеева, чьё имя носят открытые им на главных улицах обеих столиц лучшие в стране магазины.

Культ самосовершенствования и обретения знаний, принятый предками почти в буквальном смысле выбившимися из грязи в князи собственными талантом и трудом, оказал сильное влияние на Сергея. Ещё ребёнком он увлёкся изучением иностранных языков, используя для этого частые поездки в Европу. В возрасте одиннадцати лет он оказался на выставке японского искусства в Париже. Там, подобно многим своим куда более взрослым и именитым современникам, был полностью очарован и покорён им. Как и многие, мечтал изучать Японию, и, как и у многих, это желание только усилилось у него после поражения России в войне 1904–1905 годов. «Золотой век», наставший после войны в отношениях между вчерашними врагами, подвиг тысячи людей на восхищение Страной солнечного корня. Изучать досконально, изнутри, – на это решились единицы. Сергей Елисеев оказался одним из них и метод исполнения своей мечты избрал уникальный – благо средства отца позволяли, семья не была настроена против, а учиться мальчик любил и умел, престижную Ларинскую гимназию окончил с золотой медалью. Сначала, в 1907 году, юноша отправился в Берлин, где начал изучать японский и китайский языки (почти безуспешно – из-за крайне слабого уровня преподавания), а через год перебрался в страну его носителей и в сентябре 1908 года поступил в престижнейший Токийский Императорский университет на специальность «японская словесность», почти ничего не понимая по-японски. Но это был именно тот случай, когда «терпение и труд всё перетёрли». Перетирать помогали профессора, понимавшие, как трудно приходится первому белому иностранцу в университете. У Сергея тогда случился нервный срыв из-за неспособности поначалу воспринимать на слух лекции на японском, и преподаватели пошли ему навстречу. Профессор Рафаил фон Кёбер из Нижнего Новгорода разрешил соотечественнику сдавать экзамен по философии на немецком (лекции Кёбер читал на английском). Профессор Уэда засчитал эссе Елисеева как экзамен по грамматике японского218.

Используя полученную фору, Сергей Елисеев взялся за учёбу с ещё бóльшим рвением, занимался по 12 часов ежедневно, нанял дополнительно преподавателей, среди которых были актёры и гейши, чтобы глубже узнать мир японского театрального искусства. Старания дали результаты, он начал говорить и писать по-японски. И не просто писать. Сергей вошёл в литературный кружок «классика и современника» Нацумэ Сосэки, не раз бывал у него в гостях, где общался с Акутагава Рюносукэ, Комия Тоётака, Абэ Ёсинари и другими писателями. Нацумэ покровительствовал удивительному студенту из загадочной России. С его помощью молодой Елисеев начал публиковаться в японских газетах и журналах219, хотя в литературе своё будущее он не видел.

Успехи Елисеева в учёбе действительно были превосходны: он стал первым европейцем в Токийском университете во всех смыслах. В том числе – первым выходцем из Европы (и из России, само собой), окончившим эту «кузницу кадров» японских политиков и литераторов. На сложнейшем выпускном экзамене летом 1912 года он в числе четверых лучших студентов попал в высшую категорию аттестуемых – «А». В старости со смехом рассказывал Умэда Ёсими, как на церемонии получения дипломов в 1912 году император Мэйдзи с недоумением спросил декана факультета, на котором учился Елисеев: «Кто это?», указав на него пальцем. «Студент из России», – ответил декан. «Император так удивился, – вспоминал Елисеев, – что мне никто не решился выдать свидетельство об окончании университета. Я получил его, только когда император умер, но это произошло в том же году, так что ждал я недолго»[72]. Шутки шутками, но, несмотря на феноменальный успех иностранца, в выпускной ведомости фамилия Елисеев была напечатана там, где размещают имена худших, а не лучших студентов, – потому что иностранец.

После окончания университета Сергей ещё два года изучал творчество Басё и только потом вернулся в Россию. На родине он стал профессором Петроградского университета, но, к сожалению, Октябрьская революция 1917 года прервала блистательную карьеру одного из лучших японоведов ХХ века. А ведь революцию февральскую Елисеев принял восторженно. Он продолжал работать, спасая появившуюся к тому времени семью (жену и двоих маленьких детей) от голода. Заканчивал книгу «История дальневосточного искусства», которая должна была выйти в издательстве Брокгауза и Ефрона, переводил японские произведения художественной литературы, в том числе современной. Фрагмент рукописи перевода повести Нацумэ Сосэки «Сансиро» на русский язык сохранился в архиве учёного, но так и не попал в печать и не стал первым переводом Нацумэ на европейские языки220.

Не произошло это потому, что весной 1919 года, во время наступления на Петроград армии Юденича, Елисеева арестовали как «заложника за отца». Юденича отбили, Сергея Григорьевича выпустили, но он уже понял, что его ждёт в будущем, если не предпринять решительных шагов. Законным путём осуществить эмиграцию не удалось, и в сентябре 1920 года семья Елисеевых на лодке контрабандистов пересекла Финский залив, бежав от советской власти в Финляндию. Оттуда они отправились в Швецию, а в январе 1921 года остановились в Париже.

Американский француз

На берегах Сены Сергею Григорьевичу, уже ступившему с семьёй на порог нищеты, повезло. На парижской улице он случайно встретил своего однокашника по Токийскому Императорскому университету Асида Хитоси (в послевоенные годы ставшего премьер-министром Японии), и по его протекции устроился на работу в японское посольство. Это дало возможность свести концы с концами и обрасти полезными знакомствами. Со временем Елисеев оставил службу в посольстве и стал хранителем японской коллекции в парижском Музее востока, внештатным преподавателем Сорбонны и «офицером связи» Международного института интеллектуального сотрудничества при Лиге Наций. Выдающийся коллега Елисеева – японовед Орест Плетнер, находившийся в то время в Японии, говорил, что все японцы, командированные в Европу, в Париже проходили «через руки С. Г. Елисеева и находились у него на обучении»221.

Сергей Елисеев внёс огромный вклад в создание французской школы японоведения. В тот период он особенно много занимался изучением японского искусства, постоянно публиковался, в том числе с переводами художественной литературы, но только осенью 1932 года смог стать ординарным профессором – кафедры были зарезервированы для своих, французских преподавателей. Университетская история с дискриминацией иностранцев повторялась, было от чего прийти в отчаяние, но как