«Золотой век» социализма: Советский союз и мир. 1964-1982 - Фёдор Леонидович Синицын

процессе формирования отношений СССР со странами третьего мира. В частности, «сотрудничество между СССР и африканскими государствами с самого начала носило глубоко идеологизированный характер», так как «распространение коммунистической идеологии было сердцевиной, центральной идеей всех программ сотрудничества». В итоге А.М. Хазанов сделал вывод о «конфликте между советской официальной идеологией и интересами реальной политики»[1046].

На наш взгляд, такого конфликта не было. Марксистско-ленинская идеологическая основа и «державные амбиции» (или, как минимум, «неидеологические» цели и задачи) сочетались в политике СССР и раньше. В 1939–1940 гг. в рамках присоединения к Советскому Союзу Западной Украины, Западной Белоруссии, Бессарабии и Северной Буковины была четко заявлена этнополитическая направленность этих акций. «Державный» подход во внешней и внутренней политике ярко проявился в годы Великой Отечественной войны[1047] и после нее, выразившись в соглашении о разделе сфер влияния в Юго-Восточной Европе с Великобританией[1048], претензиях СССР на Карс, Ардаган и Иранский Азербайджан. Б.Г. Путилин и В.А. Золотарев отмечают наличие у И.В. Сталина и его окружения «имперских амбиций»[1049]. Н.С. Хрущев, в свою очередь, считал, что единство «соцлагеря» базируется не на идеологии, а на военно-политическом могуществе советской ядерной «сверхдержавы»[1050], в чем также виден «имперский» подход.

Особенности советской внешней политики, реализованной в период правления Л.И. Брежнева, демонстрируют симбиоз «державности» и «идеологии» с уклоном к приоритету первой. На наш взгляд, если называть особенности внешней политики СССР в период правления этого лидера «доктриной Брежнева», то так следует именовать именно эти новации, а не «доктрину ограниченного суверенитета», которая присутствовала в советской политике и раньше.

Во-первых, «идеология» использовалась как индикатор политической ориентации какой-либо страны. Марксистско-ленинские или даже просто «некапиталистические» заявления руководства какой-либо страны в глазах советского руководства закономерно означали геополитическое стремление этой страны к сотрудничеству и союзничеству с СССР. С помощью этого индикатора Советский Союз находил себе опорные точки в разных регионах мира. Такой подход ярко проявился в концепции «социалистической ориентации»: власти СССР понимали, что многие страны третьего мира, вставшие на этот путь, на самом деле далеки от социализма и, возможно, вряд ли построят его вообще, но так как эти страны были важны геополитически, Советский Союз закрывал глаза на все эти идеологические обстоятельства ради геополитических выгод.

Во-вторых, идеология все более теряла самостоятельную значимость, становилась инструментом и ширмой для реализации амбиций СССР как мировой «сверхдержавы». По мнению С.А. Ланцова, деидеологизация во внешней политике СССР была осуществлена только в период перестройки, когда произошел поворот «к практическому учету реальностей мировой политики»[1051]. Однако, на наш взгляд, эти реалии учитывались советским руководством и ранее. Так, политика «разрядки» в 1960-х – 1970-х гг. была построена на геополитической и прагматической основах[1052].

Ярким примером приоритета «державного» подхода был ввод советских войск в Афганистан. В книге «Советская внешняя политика в годы “холодной войны”: новое прочтение» приведен текст закрытого письма ЦК КПСС к парторганизациям, в котором это решение было объяснено учетом «стратегического положения Афганистана»: «Он находится в непосредственной близости от наших границ, соседствует с советскими республиками Средней Азии, имеет границу большой протяженности, недалеко находится Китай. Поэтому необходимо проявить заботу о безопасности нашей социалистической Родины и учитывать наш интернациональный долг». Н.И. Марчук сделал вывод, что для СССР «настало удобное время, во-первых, активнее внедриться и закрепиться на этом действительно важном в стратегическом отношении плацдарме и, во-вторых, не дать заглохнуть афганскому “очагу революции” как источнику дальнейшего продвижения социалистических идей в “Третьем мире”»[1053]. Р.Г. Пихоя обоснованно указывает и вовсе на полный приоритет геополитических целей в принятии этого решения: «Речь шла уже не о том, что “наших бьют”, а о том, что нас грозятся выдворить из страны, важной в стратегическом отношении, граничащей с Пакистаном, Китаем, советскими республиками Средней Азии»[1054].

В пользу приоритета «державности» говорит отход СССР от «революционных принципов» в случаях, когда это не совпадало с его государственными интересами. Такое практиковалось уже при Н.С. Хрущеве — когда Египет и Сирия в 1956 и 1958 гг. объявили вне закона свои компартии, как пишет А.М. Хазанов, «СССР был вынужден приглушить идеологические акценты своей политики и безмолвно наблюдать, как “дружественные” арабские режимы бесцеремонно расправляются с местными коммунистами». Вопреки принципам «пролетарского» и «социалистического интернационализма» СССР взял нейтралитет относительно территориального спора Китая и Индии в 1962 г., а затем пошел на значительное сближение с Дели. В годы холодной войны Индия — государство, развивавшееся по капиталистическому пути — стала одним из ближайших союзников СССР[1055].

Во время Эфиопо-сомалийской войны 1977–1978 гг. Советский Союз поддержал только что вставшую на путь сотрудничества с ним Эфиопию, а не своего намного более давнего (с 1969 г.) союзника — Сомали, что привело к фактическому разрыву отношений с этой страной. Советский Союз оказался в сложной ситуации: воевали два государства, с которыми он строил союзнические отношения. Эфиопский режим, который провел радикальную земельную реформу, производил впечатление более революционного и активней выступал за строительство «социализма» (а значит, с меньшей вероятностью отпал бы от курса на сотрудничество с СССР. — Ф.С.). Важной была и оценка потенциала влияния Эфиопии в Африке как более сильного, чем потенциала Сомали. Наконец, инициатором конфликта являлось Сомали. В Москве сочли, что союз с Эфиопией важнее, и СССР стал вместе с Кубой оказывать ей военную помощь[1056]. Отражением приоритета «геополитики» были и попытки СССР «ухаживать» за некоторыми открыто прозападными государствами (например, Ираном[1057], Турцией и Пакистаном) с целью максимально расширить сферу своего влияния[1058].

Любая «сверхдержава», реализуя свои геополитические интересы, обязана поддерживать страны, которые склоняются к сотрудничеству с ней. Зачастую это происходит с ущербом национальным интересам «сверхдержавы». Поэтому в отношениях Советского Союза со странами третьего мира экономического прагматизма не было. Расширение сети сателлитов вызвало распыление ограниченных ресурсов СССР, отвлекая их от нужд внутреннего развития. В частности, формирование партнерских отношений с Сомали, Мозамбиком и Анголой налагало на Советский Союз дополнительное экономическое бремя, не давая ему, в сущности, сколько-нибудь значительных выигрышей. Бремя помощи африканским странам стало еще тяжелее, когда в круг ее получателей попала еще одна беднейшая страна Африки — Эфиопия[1059]. СССР увеличивал размеры помощи своим союзникам в третьем мире, не считаясь с затратами. В итоге, как отмечает А.М. Хазанов, внешняя политика Москвы «приходила во все большее противоречие с подлинными национальными интересами Советского Союза, заключавшимися прежде всего в обеспечении благосостояния его народа» (известно, что помощь другим странам вызывала неудовольствие среди населения СССР). В то же время конфронтация в третьем мире причинила серьезный ущерб и