Бандитская любовь - Мелания Соболева

— Давай поговорим, Леш, — едва слышно прошептала я, и сама удивилась своей храбрости.

Он молчал несколько секунд, его взгляд был тяжелым, непроницаемым, и вдруг пальцы аккуратно коснулись моего лица, заправили выбившуюся прядь за ухо. Такой жест от него я точно не ждала. И он медленно кивнул.

Глава 34 (Заключительная)

Леша

Она лежала на мне, вся теплая, хрупкая, будто выжженная изнутри, и я держал ее так, словно сам себе запрещал отпустить. Уткнулся носом в ее шею, вдыхал ее запах жадно, до одури, будто это воздух, без которого мне и пары секунд не прожить. Она убивает меня медленно — иногда мягко, иногда так, что хочется выть от боли, но я все равно держусь за это. Держусь за нее.

Я ждал разговора, крутил его в голове, гнал от себя, но знал — все равно случится. И вот оно. Она провела подушечками пальцев по моей щеке так осторожно, будто боялась спугнуть, будто не верила, что я настоящий. Я сжал ее талию крепче, будто показывая — здесь, рядом, и все.

Она сделала вдох, прерывистый, словно нож по коже, и наконец заговорила.

— Я… я писала тебе. Писала письма.

Она закрыла глаза, ее рука замерла на моей щеке. Я положил ладонь поверх ее, заставил не останавливаться.

— Мне было так… так больно. Больно от мысли, что ты за решеткой, что ты наделал глупостей, хоть и ради меня. Я чувствовала вину, но не переставала думать о тебе. Не переставала никогда.

Слеза покатилась по ее щеке. Я поймал ее большим пальцем, и сердце мое дернулось так, будто в грудь молотком врезали.

— Но нашлись те, кому было под силу сделать так, чтобы я даже думать о тебе боялась.

Она не смотрела в глаза, ресницы дрожали, а я гладил ее по щеке, пытаясь унять шторм внутри.

— У Гены есть брат. Зэк. Много раз сидел, много раз выходил. И он… у него проблемы с головой. Он сошел с ума от всего, что узнал — о тебе, обо мне. И он угрожал мне.

Она зарылась носом в мое плечо, а я прижал ее к себе так крепко, будто хотел спрятать от всего мира, ладонью накрыв ее голову. Внутри вскипело — я впервые слышал про брата. Сука, я даже не знал, что он есть. И это я, блядь, не был рядом, когда ей грозили.

Она снова посмотрела в глаза, и я едва сдержался, чтобы самому не сорваться.

— Он угрожал мне сыном. Я не могла… не могла.

— Я знаю. Знаю. Конечно нет, — тихо выдавил я, снова прижимая ее к себе.

— Я боюсь, что он до сих пор жив. Боюсь, что придет в любой момент.

И тут она уже сама вжималась в меня, хваталась руками, плакала, слова путались в дыхании. Я гладил ее по спине, по волосам, вжимал в грудь, шептал тихо, чтобы хоть как-то успокоить.

— А он придет. Узнает, что ты здесь — и приедет.

— Как его зовут? — холодно спросил я, целуя ее в висок, потом в челюсть, снова и снова, будто обет давал. — Я разберусь с ним.

— Я не хочу, чтобы ты снова пострадал. Не могу…

— Хоть что-нибудь о нем скажи. Этот урод больше никогда не появится в нашей жизни. Просто скажи.

Я перебирал ее волосы, целовал ее лицо, щеки, глаза, не давая ей спрятаться.

— Зовут Андрей Лебедев. Но если… если он и представляется, то как Хирург.

В эту секунду я застыл. В ушах будто взорвалось, кровь ударила в виски так, что мир покраснел. Хирург. Лебедев. Брат Гены. Вот оно, блядь. Вот к чему все угрозы, что шипели мне в ухо в тюрьме про Катю. Вот почему все сходилось. У меня перехватило дыхание — и в то же время поднялась такая злость, что я был готов рвать зубами, убивать голыми руками. Все сложилось только сейчас, и от этого хотелось выть.

Я посмотрел ей в глаза и мир на долю секунды застыл

— Хирург? Тихо переспросил я, будто проверял, не сорвалась ли земля под ногами.

— Да… я боюсь, что он доберется до тебя, — прошептала она, и в ее голосе была какая-то детская, совсем не женская исповедь. Челюсть свело, и что-то внутри щелкнуло, как старый предохранитель — если бы она сказала это хоть на день раньше, я бы не тянул с ответом.

Я встал медленно, как человек, которому внезапно подбросили вес, который нельзя больше таскать на вытянутых руках.

— Леша. — Она позвала тихо, и в ее тоне было столько надежды и вины.

— Мне нужно встретится с Костей. — Холодно сказал я и почувствовал, как в спине разгорается лед и огонь одновременно. Ее глаза расширились, она дрожала, будто заметила, что я собираюсь уйти.

— Ты убегаешь? — спросила она, и в этом «убегаешь» слышалось уже не просто требование, а вопрос к моей мужской сути. Мое сердце уперлось в ребра и сначала подумало сдаться, но другая мысль — темная, острая, как лезвие — вырвалась наружу и зашипела: этот ублюдок угрожал ее, угрожал моему сыну. Я не мог лежать, глотая страх, пока кто-то пакует нашу жизнь в прицел. Я не умею ждать, когда меня ткнут в спину. Я умею отвечать. И отвечать так, чтобы запомнили.

Я подошел к ней, прижал к себе, поцеловал — коротко.

— Запри двери, — сказал я тихо, не давая ей опомниться. — Я скоро вернусь.

Не стал ждать ответа: накинул одежду, схватил ключи и выскочил из квартиры, как из окопа.

Машина взревела, и я дал по газам так, как будто хотел стереть дорогу и время. К Серому и Косте — они единственные, кто понимает, что значит не вовремя молчать. В машине мотор урчал, а в ушах звенел один ритм: его фамилия, его лицо, те угрозы в чужих устах — это уже было не вопросом бизнеса, не шкурными интересами. Это было о семье, о сыне, о том гнилом куске, который позволил себе тянуть за ниточки чужого страха. Я знал, что когда я вернусь, что-то будет резать по живому — но я иду не просить пощады. Я иду отдавать долг, который не терпит отсрочки. Месть — не план, не схема, это инстинкт, и сейчас он диктовал мне маршрут.

Я въехал в его двор так, будто вез гасящийся факел; крошечный дом Кости выглянул из темноты, как нацарапанная эмблема нашей беспощадной