Бражники и блудницы. Как жили, любили и умирали поэты Серебряного века - Максим Николаевич Жегалин

Впрочем, большинство верит, что все это быстро закончится. В городах проходят многочисленные манифестации – молитвы, гимны, лозунги, крики «Ура!», погромы немецких магазинов и проклятья Вильгельму. Отбросив немецкое «бург», Петербург превращается в Петроград. Спустя много лет Бенедикт Лившиц назовет происходящее в первые месяцы войны опытом массового психоза.

Поэзия встает на военные рельсы: все (почти) пишут граждански окрашенные стихи. Многие перебарщивают.

«Литературы нет, не взыщите», – жалуется Ходасевич в одном из писем. Впрочем, и он пишет стихи на военные темы. Маяковский, не получивший разрешения стать добровольцем из-за политической неблагонадежности, сочиняет тексты для лубочных открыток и плакатов. Георгий Иванов пишет стихотворение «С нами Бог». Кто ужасается, кто сочувствует, кто подбадривает, кто проклинает. Впрочем, кто-то стоит в стороне.

«Что писать? Можно ли? Ничего нет, кроме одного – война!

Не японская, не турецкая, а мировая. Страшно писать о ней мне, здесь. Она принадлежит всем, истории. Нужна ли обывательская запись?

Да и я, как всякий современник – не могу ни в чем разобраться, ничего не понимаю, ошеломление…» – пишет в своем дневнике Зинаида Гиппиус и сводит свои ощущения к четырем строчкам:

           Поэты, не пишите слишком рано,

           Победа еще в руке Господней.

           Сегодня еще дымятся раны,

           Никакие слова не нужны сегодня.

Гиппиус уверена, что все митинги нагнаны, газетные призывы заказаны. «Что такое отечество? – спрашивает она. – Народ, государство? <…> Но, если я ненавижу государство российское? Если оно – против моего народа на моей земле?» Можно ли желать победы, которая только укрепит ненавистное самодержавие? Гиппиус не знает.

В сентябре 1914 завершается первая волна мобилизации – призвано около 3,4 миллиона человек. Становится ясно: война надолго.

           Петроградское небо мутилось дождем,

           На войну уходил эшелон.

           Без конца – взвод за взводом и штык за штыком

           Наполнял за вагоном вагон.

           (Блок)

Поезда забиты солдатами, госпитали переполнены ранеными, введен сухой закон. Жизнь пытается притворяться прежней: открывается новый сезон в «Бродячей собаке», митинги утихают, стихи печатаются, театры и рестораны полны. Но все не то: постоянно мелькает на фоне – тот ушел, того ранили, этого убили. Забыты вопросы пола, Оскар Уайльд и все такое: мысли и лица стали проще. Искушенные барышни продают значки и флаги в пользу раненых, поэты выступают на благотворительных вечерах, те, кто может, жертвуют деньги.

Над строительством Гетеанума в швейцарском Дорнахе работают люди восемнадцати национальностей. Волошин чувствует себя последним успевшим спрятаться на ковчеге животным. В Дорнахе слышны отдаленные звуки канонады. Многие призванные в армии своих государств уехали. В обеденный перерыв каждый открывает газету на родном языке и читает новости.

– Наши цеппелины летали над Парижем! – кричит немка, но вдруг осекается, вспомнив, что здесь есть и русские.

– Жалею, что в варварстве войны погибнет Нотр-Дам, – резко отвечает ей Андрей Белый.

Мелкие вспышки национального гнева разрушают идеальную атмосферу антропософского братства, но главным для всех остается одно – нужно достроить Гетеанум.

Со временем противоречия утихают, то есть о них стараются не говорить. Приходят первые новости о погибших на фронте, многие женщины надевают траур, здание храма-театра строится. Максимилиан Волошин работает по дереву – работа отнимает почти все силы. Он замечает, что конфликт куда глубже: в своих позициях расходятся даже самые близкие люди. Маргарита Сабашникова настроена прогермански и всячески пытается оправдать немцев. Волошин убежден, что Германия будет побеждена, при этом не знает, пойдет ли эта победа на пользу России.

«С самыми близкими на разных языках говоришь», – думает Волошин и начинает чувствовать себя заложником на антропософском «ковчеге». Работающий рука об руку с Волошиным Белый жадно читает газеты, радуется успехам русских, изо всех сил пытается быть пацифистом, но постоянно сталкивается с Асей Тургеневой, которая упрекает его в шовинизме и ждет поражения России. У Белого начинаются нервные припадки.

В октябре футуристы устраивают вечер «Война и искусство».

«Дьявол в образе Вильгельма!», «Колбасники в касках!» – кричит со сцены футурист Каменский. Бурлюк со сцены же утверждает, что только они, футуристы, способны живо описать войну. Маяковский гремит стихами:

           Газетчики надрывались: «Купите вечернюю!

           Италия! Германия! Австрия!»

           А из ночи, мрачно очерченной чернью,

           багровой крови лилась и лилась струя.

Но куда больше футуристов вдруг дерзит Марина Цветаева. Она пишет стихотворение «Германии»:

           Ты миру отдана на травлю,

           И счета нет твоим врагам,

           Ну, как же я тебя оставлю?

           Ну, как же я тебя предам?..

В конце ноября в «Бродячей собаке» проходит «Вечер поэтов Петроградского Парнаса». Стихи о войне читают Ахматова, Мандельштам, Кузмин, Городецкий, Георгий Иванов, блещет Игорь Северянин:

           Германия, не забывайся! Ах, не тебя ли сделал Бисмарк?

           Ах, не тебя ль Вильгельм Оратор могущественно укрепил?

           Но это тяжкое величье солдату русскому на высморк!

           Германия, не забывайся! – на твой расчет ответом – пыл!..

Читают стихи Блока, стихи Гумилева.

Гумилев на фронте и чувствует себя как никогда счастливым. Выстрелы, визг шрапнели, щелканье винтовок, – умереть можно в любой момент. Это состояние напоминает Гумилеву его африканские походы, когда смерть была так же близко. Единственное – его раздражает презрительное отношение русских газет к немецким солдатам. «Врага нужно уважать», – думает Гумилев, жаждет наступления и наказывает сослуживцам в случае его гибели немедленно сообщить Ахматовой.

В кинотеатрах показывают документальную хронику с полей сражений. Случайно оказавшиеся в кино Кузмин и Юркун вдруг видят, как погибают люди.

«Это непоправимо, и всякого любит кто-нибудь», – думает Кузмин и смотрит на Юркуна, которому, как и всем, грозит призыв.

1914 год заканчивается.

Зинаида Гиппиус выступает с докладом на заседании религиозно-философского общества. Она говорит о том, что война – «неминуемое снижение уровня человеческой морали».

«И если мы потеряем сознание, – все и так полусознательные – озвереют». Мережковский поддерживает жену, Философов ведет большую работу по помощи армии.

Велимир Хлебников, еще в 1908 году предсказавший войну, рассчитал, что все великие битвы в истории человечества соотносятся друг с другом и происходят спустя 317 лет. Значит, сегодняшняя война кончится не раньше 1917 года.

К Рождеству Марина Цветаева возвращается домой, в Москву – десять дней до этого она провела в Ростове Великом с поэтессой Софьей Парнок. Цветаева с семьей живет в новом, удивительном доме – два с половиной этажа, закутки, коридоры, чердак. Глядя на отношения Цветаевой и Парнок, Эфрон снова чувствует себя лишним и решает уйти служить на санитарном поезде.

Гумилев на несколько дней приезжает в Петроград, где