Последний маг Ренессанса - Сергей Эдуардович Цветков

что нет одного только мира, одной только земли, одного только солнца; но существует столько миров, сколько мы видим вокруг нас сверкающих светил». Тот же принцип полноты допускает существование в этих бесконечных мирах бесконечных форм жизни, «ведь глупо и нелепо считать, будто не могут существовать иные ощущения, иные виды разума, нежели те, что доступны нашим чувствам».

Подводя итог своим размышлениям о великом единстве природы, Бруно создает, быть может, самую грандиозную тавтологию в истории философии: «Итак, вселенная едина, бесконечна, неподвижна… Она не движется в пространстве, ибо ничего не имеет вне себя, куда бы могла переместиться, ввиду того, что она является всем. Она не рождается, ибо нет другого бытия, которого она могла бы желать и ожидать, так как она обладает всем бытием. Она не уничтожается, ибо нет другой вещи, в которую она могла бы превратиться, так как она является всякой вещью. Она не может уменьшиться или увеличиться, так как она бесконечна. Как ничего нельзя к ней прибавить, так ничего нельзя от нее отнять, потому что бесконечное не имеет частей, с чем-либо соизмеримых… Она не материя, ибо не имеет фигуры и не может ее иметь, бесконечна и беспредельна. Она не форма, ибо не формирует и не образует другого, ввиду того, что она есть все, есть величайшее, есть единое, есть вселенная» («О причине, начале и едином»).

Мысленное созерцание этой новой вселенной, созданной (открытой) усилием его разума, рождало в Бруно горделивое сознание собственной исключительности и беспредельности своих духовных и интеллектуальных возможностей:

Кто дух зажёг, кто дал мне лёгкость крылий?

Кто устранил страх смерти или рока?

Кто цепь разбил, кто распахнул широко

Врата, что лишь немногие открыли?

Века ль, года, недели, дни ль, часы ли

(Твоё оружье, время!) – их потока

Алмаз и сталь не сдержат, но жестокой

Отныне их я не подвластен силе.

Отсюда ввысь стремлюсь я, полон веры,

Кристалл небес мне не преграда боле,

Рассёкши их, подъемлюсь в бесконечность.

И между тем, как всё в другие сферы

Я проникаю сквозь эфира поле,

Внизу – другим – я оставляю Млечность.

(Перевод – Владимир Ещин)

«Эта философия возвышает мою душу и возвеличивает разум!» – скажет он в одном из своих диалогов[2]. Подобное умонастроение Бруно назвал героическим энтузиазмом. Это – духовный путь мудреца, познающего истину. Ведь если Бог раскрывает себя в природе, то мы не можем выше и достойнее почтить его, как исследуя законы, по которым живет вселенная. Постижение законов природы есть не только интеллектуальный, но и нравственный подвиг, поскольку оно увеличивает нашу способность устроить свою жизнь согласно природе, то есть Богу. Мировой разум содержится в любой частичке природы, хотя ни в одной из них он не воплощен во всей своей полноте. Поэтому начало зла – когда люди ставят свой ограниченный интеллект выше божественного разума, объемлющего всю вселенную. И напротив, разумное подчинение индивидуальной воли законности, разумности и благу целого есть то, что мы называем добром. Человек – не смертный прах, осужденный влачить бремя вины и греховности. Свет божества в каждом из нас рождает любовь, которая вступает в борьбу со злом ограниченности. Извлекая из глубин души любовь к красоте, истине, справедливости, мудрости, человек бесконечно расширяет свои духовные возможности.

Если мы усвоим себе такое мировоззрение, уверен Бруно, то никакая случайность не способна будет более повергнуть нас в состояние страдания и страха, и точно также никакое счастье не сделает нас высокомерными. Мы будем тогда на истинном пути к нравственному совершенствованию, ибо мы сделаемся настоящими исполнителями божественных законов, которые сокрыты во внутренних изгибах нашего собственного сердца. Эта философия возвышает ум и руководит человеком на пути к истинному счастью: она освобождает его равно и от грызущей заботы о наслаждениях, и от слепого чувства страдания.

Нетрудно заметить, что многие мысли Бруно созвучны нашим представлениям о природе и вселенной. Действительно, если мы изымем из природных вещей бруновские мировую душу и божественный разум, заменив их «энергиями», «силами» и т. п. физико-математическими категориями, то фактически получим современную естественнонаучную и философскую картину мира. Достойно удивления, как одним усилием воображения Бруно сформулировал множество догадок о строении вселенной и материи, подтвердившихся впоследствии или предвосхитивших будущий интерес науки к данным проблемам. В его трудах можно обнаружить закон сохранения вещества («Никакая вещь не уничтожается и не теряет бытия, но лишь случайную внешнюю и материальную форму»), атомистическую гипотезу («Непрерывное состоит из неделимых»), утверждение о единстве пространства-времени, вечности материи («И нет вещества, которому по природе подобает быть вечными, за исключением субстанции, которая есть материя, но и ей тем не менее подобает быть в вечном изменении») и относительности массы тел («Знайте же, что ни Земля, ни какое-нибудь другое тело не является ни легким, ни тяжелым в абсолютном значении»).

Вопреки астрономическим теориям своего времени, Бруно учил, что Земля имеет лишь приблизительно шарообразную форму, будучи сплющенной у полюсов; со временем она «изменит… центр тяжести и положение свое к полюсу»; что Солнце вращается вокруг своей оси; что неподвижные звезды суть также солнца; что вокруг этих звезд вращаются, описывая правильные круги или эллипсы, бесчисленные планеты, невидимые для нас вследствие большого расстояния; что кометы представляют собою лишь особый род планет и т. д.

И тем не менее приходится признать, что Бруно не был ученым в современном смысле этого слова. Он был предшественником естествознания и точных наук, но имел с ними слишком мало общего. Знание, к которому он стремился и которое проповедовал, почти всецело относилось к области тайных герметических искусств, то есть оккультизма и симпатической магии. Любая философская абстракция наполнена у него божественным смыслом. Даже математика присутствует в его сочинениях лишь в качестве пифагорейской метафизики, магии чисел.

В трудах Бруно герметизм пережил свой последний ослепительный взлет, продемонстрировав заложенные в нем возможности разумного постижения действительности и в то же время четко обозначив границу, отделяющую его от научного метода. После смерти Ноланца их пути окончательно разойдутся, и оккультные учения превратятся в реакционный интеллектуальный хлам, гораздо более враждебный научному взгляду на мир, чем христианское богословие.

Натурфилософские, астрономические, этические идеи «философии рассвета», несмотря на всю их новизну, на открытое и непримиримое противоречие церковному мировоззрению того времени, сами по себе еще не могли предопределить дальнейшую судьбу их автора. В конце концов у Бруно были предшественники (и современники), которые развивали герметическую традицию, оставаясь при этом добропорядочными христианами.