Дитя чумного края - Натали Абражевич

— Но вы не верите, что это я? — несмело уточнила Йер. Она запуталась.

— Не верю. Я не вижу ничего от нас в тебе, ни черт, ни жестов. Волосы не те, не наши — настоятельница грубо пропустила ее пряди через пальцы, дернув, — не пушистые, не цвета липовых ветвей, какими славились мы все. Фигура у тебя не наша — ни широкой крепкой кости, ни хороших бедер. И глаза не наши — не было у нас таких вот рыжих никогда.

Она чуть помолчала, а Йерсена силилась избавиться от ощущения, что ее изучали, будто лошадь.

— Даже пусть бы ты вся в мать, но я представить не могу, чтоб сестрины сынишки соблазнились бы селянской девкой. Чтоб оставили фамильное кольцо… не может быть!

Йер мялась. Ей хотелось бы переступить ногами, но она стеснялась. Вес чужих рук прибивал к земле.

— Но что тогда вы от меня хотите?

— Докажи мне! Докажи, что наша. Дай мне что-нибудь, хоть что-то! Хоть какой-то знак!

— Как доказать?

Женщина снова сморщилась. Глаза ее горели опаляющей надеждой, но жгли грустью, что за той скрывалась. Ее было жаль, но жалость пряталась за страхом.

— Расскажи мне про отца. Должна же ты хоть что-то помнить про него? Хоть что-нибудь.

Йерсена не успела ничего — даже подумать, как могла соврать. Хватило лишь мгновения, единственного взгляда, чтобы настоятельница поняла.

— Не можешь? Ничего? Совсем?

Йер слабо, едва видно покачала головой. Йегана сникла, отстранилась, отошла. Взгляд изменился — стал пустой и хлесткий. Сверху вниз опять смотрела женщина суровая и жесткая.

— Я так и думала. — И она снова отошла к окну.

Коса — густая, пышная, с крепкую руку толщиной — прикрыла кончиком ладони, что сцепила настоятельница. В самом деле волосы по цвету — липовые ветви, даже седина того не прячет. У Йерсены не было таких волос и никогда не будет; ее — тоненькие, гладкие и темные, а косу заплети — крысиный хвостик.

— Что же, — выдохнула вдруг Йегана. Плечи ее распрямились, — тогда пусть решают Духи.

Она резко обернулась — волосы хлестнули по стене. Прошла к столу.

— Ты чародейка, так что для тебя не лишними будут айну. Я раздобуду снадобье и заплачу. Если случатся западные — я тебя признаю, и ты будешь мне послушной внучкой, пока смерть не заберет меня в небытие. Не станешь ни перечить, ни артачиться, все сделаешь, как я скажу, по той простой причине, что я дам тебе, селянской девке, жизнь, какая полагается наследнице Рода и Дома. Если хочешь отказаться — говори сейчас. Потом отказ я не приму.

Йер распахнула рот — и лишь захлопнула его назад. Она не знала, что сказать.

Айну не доказали бы на самом деле ничего — они показывали только то, чьей крови в тебе больше — Западной ли, Северной ли, Южной или же Восточной. Даже этого наверняка не угадать — и в Западных Домах могли родиться те, в ком больше от других народов — слишком уж они перемешались. Только не Йерсене спорить, если настоятельница пожелала разрешить все так.

Какая-то ее часть жаждала не согласиться, отказать. Ей страшно было так вверять себя чужой и странной женщине, какая может захотеть всего.

Но в то же время Йер прекрасно понимала: у нее один лишь шанс. И, если уж на то пошло, ей предлагали ровно то, чего она отчаянно желала: Орден и семью. Поэтому она не знала, отчего ей страшно.

Выбора на самом деле не было. Она зажмурилась и выдохнула:

— Я согласна

Часть III. Глава 2

Над предместьями горел закат, небо марал багрянцем и напоминал: на западе война. Года сменялась, и на фоне их течения порою приходили вести добрые, но всякий раз они оказывались лишь предвестниками новостей дурных — любой успех однажды оборачивался неудачей, и так раз за разом.

Йерсена спрашивала себя иногда: а почему бы просто не послать побольше войск? Не может же ведь быть, чтоб силы Полуострова превосходили силы остальной страны. А ведь в одном Лиессе конвент больше, чем в иных баллеях, только вот конвент этот сидит годами в праздности и ждет, какие новости придут. Долгое ожидание иматывало, отупляло и сосало силы хуже, чем сосали кровь полища касн.

Но годы шли. Закаты оставались красны и кровавы, комтурство не посылали на войну, и братья в оживлении шумели в ремтере.

Как будто той войны и не было.

Среди обычной суеты Йерсене повезло суметь заметить брата Кармунда, и они вместе сели в уголке, подальше от чужих ушей.

Ей очень нужно было рассказать про настоятельницу.

Он слушал и молчал, и после долго думал, а вокруг стоял многоголосый смех. Йер оглянулась: красный свет пронзал грязные окна, оседал на спинах, лицах и разбрасывал по помещению смутные тени — иссякал очередной привычный день. Его последний свет перекрывался рыжим — в огоньках светильников и белым — пара сестер-чародеек вывесили над плечами колдовские огоньки. Йер тоже так умела, но не стала, чтобы меньше привлекать внимания.

— Довольно любопытно, — отозвался наконец брат Кармунд и погладил подбородок пальцами. — И что ты хочешь?

Она растерялась от вопроса.

— Я не знаю, что мне делать, — только и смогла сказать Йерсена. — Я не понимаю. И мне неспокойно.

Он чуть рассмеялся. Тихо, едва слышно, но ей сделалось неловко и от этого.

— И мне бы было неспокойно вверить себя посторонней женщине.

— Но ведь так надо. И так все живут.

Он тяжело вздохнул. На смену смеху пришел долгий и тягучий взгляд.

— Не так. Послушай: тебе правда нужно, чтобы Дом тебя признал, без этого никак. Но это предложение с подвохом.

— В чем он?

— Если бы она хоть бы на миг поверила, что ты из Линденау — ей бы было дело до тебя все эти годы. Ты теперь должна задать себе вопрос: из-за чего она решила про тебя вдруг вспомнить?

— Потому что ей нужна была наследница?..

— Но только ты-то не подходишь, понимаешь? Если допустить, что ты на самом деле не из Линденау, — он легонько подцепил шнурок на ее шее, вытянул наружу перстень, — ты — никто. Простолюдинка. Одно дело вверить комтурство дальнему родственнику, но другое — сироте-селянке, да еще и из еретиков.

Камень в кольце блестел — многие грани разом отразили свет заката, огоньки, сияющие в ремтере, и зелень ожила и запереливалась, будто рассыпалась искорками из-за всякого движения.

— Не говоря еще про то, что если