Дитя чумного края - Натали Абражевич

Йер нахмурилась — прекрасно понимала, что на самом деле все не может быть так просто. И одна докучливая мысль покоя не давала:

— Сколько лет ей было?

— Женушке моей? Пятнадцать, когда умерла. Я даже в некотором смысле рад — не нужно было объяснять, из-за чего я не желаю больше появляться в ее спальне.

Йерсена все же закусила губу снова, с силой вытянула кровь. Во рту сделалось мерзко, словно облизнула ржавую железку. Она не любила, когда он специально брал такой небрежный тон. Не верила, к тому же, но не знала, что он за ним прячет.

— Значит, и в мою не явитесь. К чему я вам тогда? Приданого не будет, ночей тоже. И наследников не надо.

Он пожал плечами, но Йерсена видела, что за беспечностью и безразличием что-то стояло. На мгновение ей показалось, что он будто постарел и подряхлел.

— Пожалуй, я бы мог сказать, что просто пожалел тебя. Мне это ничего не будет стоить. Но ты не поверишь. — Он вдруг хохотнул. Невесело. — Неплохо бы тебе не верить всем, как ты не веришь мне. За столько лет ты так и не сумела научиться меня не бояться.

Она промолчала, глядя в пол. Он прятал горечь за иронией. В конце концов никто из них не оказался в силах дать друг другу то, чего они хотели.

— Так или иначе, никуда от настоятельницы ты не денешься — тебе необходимо, чтоб она тебя признала, — сказал Кармунд после паузы. — Но слушаться потом ее или поставить на меня — тебе решать.

Йерсена злилась. Он был прав. Но как же она ненавидела решать!

* * *

— Уже сегодня! — взбудоражено воскликнула Орьяна. — Духи, получается, что завтра ты уж будешь в орденском плаще!

Йергерт сидел тихим — непривычно тихим, каким редко был. Йерсена видела: мыслями он не здесь, и никакая болтовня не в силах выдернуть его обратно в реальность.

— Какой-то ты пришибленный, — заметил Содрехт. Друга он рассматривал почти обиженно. — Тебя вообще-то в Орден завтра принимают! Ты, случайно, не забыл?

Полуденное солнце, непривычно яркое, задорно золотило полосу на русой голове понурого мальчишки. Луч скользил с волос на щеку и порою норовил лизнуть ресницы. В их тени глаза казались трещинами черноты.

Погода словно расстаралась именно для Йергерта: такого солнца не было давно, и с самой Ночи почитания Западных Духов хмарь сменяла серь — теперь же наконец прояснилось, как будто в его честь.

Йергерт промолчал. Лишь слабо, вымученно улыбнулся.

Йер разглядывала его, тонущего в ярком свете и густых тенях, и понимала ненавистного мальчишку много лучше, чем сама хотела.

Ей каждый раз было мучительно сидеть с ним за одним столом, и она глухо злилась, когда Содрехт с Орьей их вот так усаживали, будто двух приятелей. Не могут же они не видеть пропасти меж ними, вечной ненависти и непримиримости? Должно быть, им было плевать.

Она из раза в раз предпочитала отмолчаться, сидеть тихо, не встревать, но ровно потому разглядывала всех внимательно и вслушивалась. И потому же видела все то, чего не видел Содрехт, что не в силах была замечать Орьяна.

Поэтому же видела сейчас, как жутко Йергерту охота убежать — от зависти, с какой бурчал на него Содрехт, и от любопытства, с каким наседала Орья. От всего. От всех.

Под вечер его ожидают Таинства, а к завтра — Орден. Это миг триумфа, гордости, повод для радости, но радостен он не был. Йер как будто понимала, почему. Не объяснила бы словами, но отлично знала, что сама сидела бы такая же. Также молчала бы, также смотрела и давила бы улыбку, только чтоб отстали и не спрашивали, потому что невозможно заключить в слова весь этот груз, эту тоску, что мерзенько скулит в душе и щемит грудь.

Дело не в том, что Йергерт расхотел, не в том, что не был горд — он очень горд. Но только гордость эта отчего-то отдает гнильем и не дает порадоваться, а в таком не признаются даже самому себе. И он, конечно, тоже не признается. Но оттого только удушливее станет оживление друзей и их непонимание.

Мальчишка неожиданно взглянул в ответ — в черной тени не разглядеть, что выражает взгляд, но Йер и без того прекрасна знала. От отлично чувствовал, что она понимает, только в этот раз даже не злился, хоть так было бы и правильнее, легче. Нет, он попросту хотел сбежать. Особенно от ощущения, будто она — из всех — вот-вот начнет его жалеть.

— Йер, мать твою! Ты здесь?!

Вздрогнули оба. Но лишь Йергерту Содрехт отвесил подзатыльник, перегнувшись через стол. Он окликал его, а не Йерсену, и ее до дрожи злило, что он называл их одинаково. Йергерта тоже. Но на сей раз ни один из них не огрызнулся.

— Что тебе? — лишь вяло отозвался тот.

Йерсене вдруг подумалось, что он заплачет. Не сейчас, конечно — позже, когда будет в одиночестве готовиться и ждать.

Вельга к нему не выйдет. Гертвиг уж тем более.

Традиции велели провожать сына на церемонию. Мать собственной рукой должна была сшить ризы белой ткани и вручить их, а отец — напутственно коснуться головы и проводить под жаркие своды купальни.

Этого у Йергерта не будет.

— Орья спрашивает, как вступают в Орден. Что сегодня будет.

— Так и объяснил бы.

— Так тебя же спрашивает!

Йер не выдержала. Отвела глаза, нахмурилась — не то от солнца, не то от того, что видела.

— Таинства будут, — выдавил мальчишка неохотно. — Все начнется с Очищения в купальнях, после Бдение в святилище, а завтра — Таинство греха.

— Ну Таинство греха-то мы все видели, — небрежно отмахнулась Орья, — а что остальные два? Что там?

Содрехт расхохотался.

— Они “Таинства” не просто так! Раз в орденские сестры ты не хочешь, то и знать тебе не надо. Это лишь для самых верных слуг великих Духов, — он выпячивал и напускную важность, и нисколько не прикрытое ехидство.

— Что ты ко мне с этим Орденом пристал? Не знаешь будто, что нет хуже жен, чем орденские сестры! — вспыхнула Орьяна.

Содрехт искривил лицо, заледенел и отвечать не стал.

Всю болтовню сменила тишина — натянутая, как струна.

Йер против воли снова посмотрела Йергерту в глаза — сидел напротив. Наконец померк солнечный луч, тень стала не такой глубокой.

Йер готова была выцарапывать глаза — ему или себе, лишь бы не видеть вот такого взгляда. Она точно