Опыты для будущего: дневниковые записи, статьи, письма и воспоминания - Александр Михайлович Родченко

не связано с Маяковским, но есть потребность, потому что потом, когда я напечатал «Письма из Парижа» в ЛЕФе, Полонский меня срамил, ну, конечно, нужно кстати лично рассчитаться с покойным «Аполлоном».

Письма из Парижа…

Прочитал, и вижу, что здорово написано. Теперь так не получается. А почему?..

Потому что нет той направленности, если хотите, узкой ясности. Теперь всё размазываешь, передумываешь, считается – нужно быть прилично культурным, европейским, с историей обращаться вежливо; раньше крыли генералов и царей, и помещиков – и кончено.

А теперь нет, генералы, нужно знать, были разные: Суворов – одно, а Куропаткин – другое, Николай – одно, а Петр I – совсем иное; помещик Рябушинский – одно, а помещик Жуковский – другое…

Получил Пруста третий том – читаю… Ну, замечательная форма, но какое содержание?

От герцогинь нет возможности читать, а описание вестибюлей, комнат и лошадей – оно тянется и переплетается так нудно и длинно, что лежащая рядом книга Свифта кажется раем и наводит на совершенно новые мысли.

Помощи от Пруста не оказалось, а некоторый сумбур – так этого у меня и самого хватает.

Этот Париж нет охоты описывать, тем более что это длинно, а Маяковского порция в нем небольшая.

В Гран-Пале нам отвели три зала – неожиданно. У нас не было и денег на их оформление и даже не знали, хватит ли экспонатов. Гран-Пале – это дворец или королевские конюшни уже давно используются под выставки, поэтому стены грязные, рваные, в дырках от гвоздей, пол тоже, верхний свет идет от грязных окон; встала задача передо мной, как оформить дешево, быстро и оригинально.

Я придумал так – легкие стеллажи из фанеры, стены оклеить бумагой и окрасить, а пол… пол покрасить клеевой сажей.

Щиты поставил ребрами и покрасил – серое, белое, красное, и когда входишь из других зал, принадлежащих другим странам, например, Польше, то не видишь ни надписей, что это СССР, ни красного цвета, но по мере продвижения по залу красный цвет всё более и более охватывает вас и вы видите там, где вы вошли, огненную надпись «СССР».

Ну, а черный пол и его черная сажа неслись вместе с посетителями в другие павильоны на голубые и золотистые ковры…

Начали жаловаться, но это не помогло, мы ссылались на то, что нет денег. В конце концов они сами нам постелили дорожки за свой счет.

Мы с Володей за рекламу получили серебряную медаль, кроме того, я за театр и интерьер еще две медали.

Мы бы получили и золотые, но Франция к СССР относилась тогда неважно и явную агитацию не поощряла. Франция – торговка, она всё продает.

В «Рабочий клуб» я положил массу журналов и книг. И каждый день их воровала публика и мы молча прибавляли. Комитет нам указал, что у нас мало охраняют и потому у нас воруют. Но мы отвечали: что сделаешь, мы бедные. Тогда нам поставили ажана.

…От товарища Красина приказ вышел для всех нас – работников павильона, приехавших из Москвы, – чтобы были прилично одеты.

Наш правительственный комиссар Петр Семенович Коган для открытия павильона и присутствия на открытии выставки купил…

цилиндр,

он лежал в чудной картонке, но пока открытие откладывали, его дети прыгали со стула на этот цилиндр и опять клали в эту коробку. Когда уже нужно было ехать на открытие, выяснилось, что цилиндр имеет только одну видимость. Ну, так Петр Семенович не растерялся и никогда его не надевал, а носил всегда в руке.

Как-то Володя попросил меня напечатать фото с Ленина. У меня были репродукции, снятые с фото в Музее Ленина. Я принес ему два отпечатка. Один – голова говорящего Ленина, а другой стоя – стоящего на грузовике на Красной площади. Он их повесил в комнате на Лубянке. До последнего момента говорящий Ленин висел на стене; второй снимок, наверно, оторвался от стены.

Видимо, как-то, смотря на эту фотографию, он написал стихотворение…

«Разговор с товарищем Лениным».

В одно из воскресений мы сговорились с Бриками и Володей посниматься как следует. Пришел я часов в 12. Начал в комнате. Снял Лилю у телефона, у окна и всех вместе за столом – Володя, Бескин, Варвара и Лиля. Совершенно неожиданно приехал Авербах и начался спор. Я ушел в садик – это было в Гендриковом – и, снимая всех, всё ждал, когда Володя придет. Но он, не желая сниматься с Авербахом, не шел.

Проще говоря, вечером, когда солнце заходило, ушел Авербах и Володя спустился в сад, но было поздно и темно. Снял я три раза, но с такой выдержкой, с рук, что аппарат дрожал.

И вот так всегда трудно было снять Володю, то он спорит, то он играет, то его нет.

Вчера вечером приезжали к нам Лиля Юрьевна и Катанян смотреть карты поездок Маяковского. Карты очень понравились. Показывал им рисунки и живопись и фото с Маяковского.

Полонский написал подвал «ЛЕФ или блеф», где особенно досталось мне за мои письма из Парижа. Прочитав подвал, я страшно расстроился. Мне было ужасно обидно и противно. К чему такое передергивание и чванство, к чему такое опорочивание, всё-таки бывшим тогда крупным (по должности) человеком, так грубо и плоско написавшим в стиле «Газеты-копейки».

24 мая 1939 года

Работа встала, уже три дня не пишется. Нужно посмотреть письма из Парижа и выдержки из них, что напечатаны в ЛЕФе. Может быть, в письмах о Маяковском больше, чем напечатано. А также прочитать заседание ЛЕФа о Полонском, затем нужно вставить стихотворение Маяковского о Полонском и выписать из стенограммы диспута «ЛЕФ и блеф». Вот всё это нужно прочитать, отметить и переписать. Думаю, раз это касается меня и Маяковского, нужно вставить.

Эти идиоты думали, что мои письма – это новая проза ЛЕФа, потому на меня набросились.

До чего всё новое встречается в штыки.

До чего любят всё старое, да и в старом нежно-сусальное, безликое и безобидное, и вообще, всё вообще, ни о чем и ни о ком.

Читаю Свифта, Сервантеса и Пруста, это настраивает писать и приучает к приличному.

Уже двадцать дней прошло, а написано мало, да и то всё нужно перерабатывать. Но всё же нужно довести до конца, как всякое дело.

Вот еще тяжелая работа – переписывать всю эту историю с Полонским. Особенно трудно решать, что переписывать, а что не нужно. Еще такая же работа с диспутом «ЛЕФ или блеф»; есть стенограммы, но вот читаю и всё выбираю, что нужно переписать,