Всё зло земное - Дарина Александровна Стрельченко

* * *

Как пришло наконец тепло, снова сели в саду в Темень-Горах. Бегала Василиса вокруг с деревянной лошадкой, Злата с Таньявой плели из лозы птиц, а Гнева лошадке Василисиной венок готовила. Вели на четыре голоса:

Птичка летит из далёких краёв.

Плещется песенка в горле её,

Песенка верности дивной весне.

Шумели вишни, овевал ветер лица и руки, хорошо было в тени дворца.

Птичка летит вдоль чужого ручья —

Справа ничья, да и слева ничья.

Некому, некому справиться с ней.

Смеялась-заливалась Василиса. Поймала её Гнева, поцеловала, шепнула что-то. Надела венок лошадке на деревянную гриву.

Тёмную сказку качая в ночи,

Птичка кричит, и ручей не молчит.

Птичка несётся навстречу волне,

Тёмную сказку укроет на дне.

Смеялась-заливалась Вася, так расшалилась, что упал венок с лошади. Василиса подняла и себе на голову надела. И засияли цветы золотые, а следом пошёл слепой дождь. Выбежала на небо радуга, сверкнуло солнце – ярче, чем Сердце-Камень. Все пятеро зажмурились, ослеплённые. А когда открыли глаза – не было рядом Гневы.

Глава 15. Иглою по полотну

А Василису влекло по изнанке Солони, над колокольнями, крышами, куполами; в мгновенье проносились сёла и города, пашни и радуги. Шумел ветер, рассеивая глухую тучу над Крапивой-Градом, мелькнул Медвежий угол, деревни окраинные, поля, стойбища Медных Табунов, с которыми Милонег Всеградыч воевать собрался.

Страшно было и радостно, и надежда, самая ясная, разворачивала в груди крылья – там, где у Ивана в тот же миг выжигало всё тёмным пламенем. И на миг этот, растянувшийся и счастливый, отступали тёмные мысли, близкие грозы. Совсем уж рядом была Тень: тихий свет, заветные звездопады. Чёрные ели качались на полянах в Чернь-Боре… Замерла, прислушиваясь, не веря, седая Цыба; вот уже свечи мелькнули в окнах батюшкина дворца…

Сладко схватило сердце: совсем рядом темнел дворец. Жаль было Ивана оставлять одного, жаль Гневу – так и не исполнила уговор Василиса, не помогла ей вернуться. Но увидев знакомый двор, обо всём забыла, рванулась к тому, по чему истосковалась за век. Последним наваждением, эхом Солони полыхнула вспышка – давняя, ледяная; повеяло от неё Гневой, и болотом, и батюшкиными слезами…

Сердце заколотилось от страха, камнем пошло вниз, Василиса полетела следом. Миг ли, два ли, метнулись врассыпную мелкие тени, – и упала батюшке на руки на крыльце родного дворца. Повеяло сухим, сказочным, страшным. Тяжёлый плащ накрыл сенью, будто крыльями, и шумно стало в груди и вокруг. Словно вся Тень радовалась, что царевна вернулась. Словно запели все здешние птахи, словно все птицы, которых Деян погубил, вылетели на поля Тени, неся весну.

Василиса встретилась глазами с отцом, и в мгновенье мелькнули тоска и болотный край, Крапива-Град и выстывший дворец, пропавшая Гнева, угасшая Горицвета, Аистова башня, пустые тропы, холодные вечера, облетающие леса. Бесконечные ночи. Отчаянное колдовство, призванное защитить и дочь, и Тень, да навлёкшее одно горе. Долог был век друг без друга, да всё осталось позади.

– Батюшка, – прошептала Василиса, и сердце забилось чаще, ноздри раздулись, вбирая Тенные запахи, глаза посветлели от век не виданного здешнего неба, в руки вернулась сила – настоящая, а не та, что в Солони еле-еле плескалась. Память хлынула шёлковой волной, широким потоком. Память – любовь – и гнев. Хоть и знала теперь, для чего отец сделал то, что сделал, всё равно не выдержала. Выговорила: – Батюшка. Зачем?

– Сама уж ведь поняла, – печально отозвался Кощей, ставя дочь на ноги, отворяя дворцовую дверь.

– Но разве никак нельзя было по-другому? Батюшка… Ах, батюшка мой…

– Вася-Вася, зёрнышко лесное…

Кощей прижал ладони к глазам. Горели кости, жгло пустоту под рёбрами. Глубоко вдохнул, отнял от лица руки. Посмотрел на Василису.

– Устала поди, Вася. Пойдём в горницу…

– А матушка? Матушка где?..

– И я устал… Пойдём, Вася.

* * *

С тихим гулом лилась в окно чёрная речка. Кощей подставил под струю костяной ставец, дождался, пока нальётся до половины. Протянул ладонь. Одна из бабочек, вившихся над рекой, села на сухую кожу, осы́палась пеплом. Кощей стряхнул пепел в ставец, дунул, разогревая. Вынул из плошки мяту, растёр в пальцах – мягкий лесной дух пошёл по каменной горнице. Опустил ставец перед Василисой.

– Поди забыла уж, как в детстве любила? Поди разлюбила здешнее питьё, к Солони привыкла? – тихо спросил, садясь рядом.

– К болоту, – угрюмо поправила Василиса. – Не так уж долго я в Солони меда распивала.

Кощей щёлкнул худыми пальцами. Щелчок гулко разнёсся вслед за тихим Василисиным вздохом. Подлетел, встал перед ним, не плеснув, ещё один ставец, до краёв полный чистой горькой ночью.

– Расскажи, что там, – глотнул, собрался с мыслями, – в Солони. Такое не простить никогда, но… выбирать мне пришлось. Ты – или вся Тень.

– Знаю. – Василиса провела ладонью по шершавому ставцу, глядя в речную воду. Искрился пепел от крыльев, мята будила память. – Знаю. А в Солони…

Тонкий запах дурманил голову. Страшно было задать главный вопрос.

– В Солони – Гнева, – проговорила Василиса, не отрывая глаз от призрака Вени, скользящего вдоль стены. – Она там целый век… Как и я. Только я в болоте сидела, а она по Озёрам-Чащобам скиталась, искала, как домой вернуться. – Веня вспрыгнул на руки; беззвучно, так, что одна Василиса слышала, заурчал. Повеяло от него теплом, совсем как прежде. – Ты знал ведь? Что она там?

– Знал, – с болью отозвался Кощей.

В один глоток ополовинил ставец. Василиса подняла глаза, исподволь ища в батюшкином лице следы минувшего века; но что ему, бессмертному, век – что Тенный, что Солонный.

– Ты её искал хоть? Почему назад не забрал? – Хотела спросить гневно, но вышло спокойно, холодно даже – совсем заволокло туманом каменную горницу, и мелькнул в шёлковой дымке матушкин сарафан. Василиса приподнялась, всё внутри встрепенулось, – но без сил упала обратно. Корзится. Корзится всё – оттого, что из каждого угла наплывает память.

– Как мне её забрать было? Никто, кроме тебя, не может туда-сюда ходить, – с грустной лаской ответил Кощей. – Да ты и сама до сих пор не ведаешь, как так выходит.

– Верно, – рассеянно ответила Василиса, против воли вглядываясь в светлое марево. Матушка… Выйди. Выйди ко мне, ты ведь тут, чувствую…

– С тех самых пор