Всё зло земное - Дарина Александровна Стрельченко

очертила глазами исхудавшую тень, поседевшее покрывало. Ро́жки, прежде точёные, чёрные, побледнели, тонкие стали и ломкие, как птичьи лапы. Хотелось обнять Цыбу, уткнуться в покрывало, пахшее тестом да хвоей. Едва слышно тень вздыхала. Совсем уж была истаявшая, прозрачная – видать, над курганами летала или над болотом. Батюшка говорил, нельзя теням над болотом летать – прежде срока развеются.

Цыба, почуяв взгляд, встрепенулась:

– Что, дитятко?

– Ничего. Ничего, Цыбушка. Спи…

Сдавило сердце. Василиса вышла из горницы в тихие переходы; казалось ей, разрывается она пополам: зябко было на душе, тихо и горько, а вместе с тем – дивно: дома она… Да только совсем тут иной уже дом, совсем не как прежде.

Услышала шёпот из батюшкиных покоев. Подобрав плащ, пошла на неровный свет, негромкий говор. С кем батюшка говорит?..

– Всё вышло, как нужно. – Глухо, ровно, звучал голос Кощея, будто щёлкали по мёртвой коре. – Всё к лучшему вышло, Горя, хоть и горек, и страшен был этот век, и не простите вы обе меня никогда…

Василиса сама не поняла, как побежала. Влетела в батюшкины покои, озираясь, но пусто было: Кощей один стоял посреди просторной горницы, и во тьме зеркал отражалась высохшая фигура. Камень в венце разбрызгивал искры. Те опускались на мраморные плиты, покрывали инеем стены и окна. Иней взбегал лозой, расписывал потолок узором из муравы, колокольчиков, васильков.

Батюшка поднял глаза. Выстывше, пусто посмотрел, шагнул Василисе навстречу.

– Передала Гневе, что ты просил, – скупо молвила Василиса.

Батюшка опустился перед ней на колени. Василиса не ждала такого, не успела отпрянуть, только вздрогнула, когда отсёк он ногтем подол плаща.

– Видишь, Вася, всё верной тропой идёт. Тропа лучше нас знает, как вести и куда. – Говорил Кощей, не поднимая глаз, мерно, будто сбиться боялся. – Всё правильно получилось: если бы не ты, не вернуть бы Гневу. – Полоса подола со звоном легла на пол, застыла стальными серебряными цветами. Кощей тронул её, обращая в прах. – Только вот в чём страшное, Вася… Я ведь не знал этого. И матушка твоя не знала. И Гнева. И сама ты не знала… Самое страшное, – поднял он наконец лицо, глянул запавшими глазами, – ждать. Не зная, сколько. Не зная, чего.

– Вот уж правда, – думая о болоте, бросила Василиса. И добавила неожиданно, поддавшись с тоской ледяной скорби в батюшкиных глазах: – Но теперь-то знаем, чего ждать. Янваль. Гневу.

– Теперь-то знаем, – эхом отозвался Кощей. – А только что дальше? Даже если Гнева вернётся – не ведаю, куда деть зло из Тени. Пока тебя не было, искал, искал не переставая, как быть, что сделать. Не нашёл. Видишь… не всесилен я… Слаб и глуп… Но я пытался, Васенька! Пытался! И дальше пытаться буду! А иначе зачем бы растил тебя, зёрнышко, зачем Тень и Солонь, жизнь зачем, если не пытаться защитить её, счастливой сделать изо всех сил, до самого края?

Зёрнышко.

Задрожало внутри, словно ветер ударил в слюдяные окна. Ослабли ноги. Василиса едва не упала, подхватил её батюшка, прижал, обнял, совсем как в детстве.

Попыталась вырваться. Закричать попыталась. Не было ни сил, ни смысла. Ничего не вернуть, ничего не исправить.

Выдохнула только с упрёком и болью:

– Батюшка…

– Как выросла… Как выросла, зёрнышко моё, – шептал Кощей, шептал и как будто плакал. – Придумаю что-нибудь, Вася. Отыщу. Отыщу!

Судорожно вздохнула Василиса.

– А пока ждать нужно и глядеть в оба, как бы никого лишнего не оказалось у нас в гостях. – Шептал батюшка, как в лихорадке, прижимал Василису крепче, будто боялся, что растает в его руках. – Иначе уж точно пропало всё… Но нет, нет… Я не дам… Не дам тебя никому больше, ото всех спрячу, от себя самого спрячу и защищу, если понадобится… А пока ждать, ждать Гневу…

– Ждать, – откликнулась Василиса, закрывая глаза.

Стылый покой наполнял грудь. Не было сил ни противиться, ни яриться, только вспоминалась Гнева в серебряной тишине, врачевавшей душу. Вспоминалась – и вина вспыхивала, сжимала горло. Проследить надо, помочь, выручить, раз уж далась в руки такая надежда… Страшно, страшно век по чужбине… Зачем Тень и Солонь, жизнь зачем, если не пытаться защитить её, счастливой сделать изо всех сил, до самого края?

* * *

Тем утром, когда дошла Василисина весточка, казалось Гневе: солнце не жжёт – слепит. Задёрнула занавеси, долго стояла, невидящим взором глядя в тяжёлую парчу. В узорах чудились бесконечные тропы, перед глазами плясали тени. Если всё правда… Если только всё правда, выходит, ещё три седмицы – и вернётся домой.

Гнева не заметила, как сцепила руки, вонзила ногти в нежную кожу до царапин. Стёрла выступившую кровь. Раздёрнула занавеси. И отпрянула: на шумную солнечную площадь перед дворцом падал мохнатый снег. Летел, гася свет, забирая тепло, мостя площадь белизной, кутая мир снежной песней.

Гнева раскрыла глаза, не боясь уж ослепнуть от солнца. Распахнула окно, подалась навстречу ветру, холоду, мягкому снегопаду. Остудило щёки, заломило виски. Гнева вцепилась в скользкие брёвна, выглянула наружу, подставляя лицо снегу.

Не верилось. Не верилось. Сотню лет ждала этот день, весточку из Тени… А теперь – не верила.

Сумела-таки Василиса. Осталось до Янваля дотянуть, и вернусь наконец домой.

Сотню лет ждала – уж три седмицы продержится. И только наступит Янваль, только явится – звонкий, зимний да звёздный, – как побежит она к Край-Болоту искать тропу в Тень. Прав оказался Деян. И Тенеслов прав был. И она, Гнева, верно почувствовала в лягушке отголоски Тени, дорогу домой…

Подставила щёки ладоням ветра; в первый раз Солонь добра была, тиха, ласково обнимала за плечи. Гнева сжала подаренную Милонегом брошь, оглянулась на горницу. Ох и горько оставлять будет мужа да сыновей… Но и с ними, как час придёт, доведётся встретиться. Там, в Тени, упросит она владыку, чтоб подсказал, в какой миг царь Озёр-Чащоб на покой отправится. Она, Гнева, подкараулит, встретит, проведёт за руку через Тень. Наконец-то расскажет, кто она в самом деле. Покажет любимые свои места.

«Вижу, тоскуешь, Гневушка. По родным местам тоскуешь? Так ты только скажи где – тотчас снаряжу посольство, поедем вместе, покажешь мне, с батюшкой познакомишь…»

Сколько раз предлагал он – всё попусту. Никакое посольство до Тени не довезёт, никакие царские кони не доскачут.

…Дни до Янваля тянулись хуже, чем дождливые комариные закаты на изломе изока[203]. Терзала тоска. Глядела Гнева на сыновей, и хватала когтистая лапа сердце. Давила, травила так, что почти невмочь было, что решала уж Гнева остаться… А меж тем большие снега ложились на стольный град, и может