Алкиной - Роман Львович Шмараков

обгорело; что не обгорело, казалось покинуто; и я поклясться мог, что видел из какого-то амбарного окна торчащие человеческие ноги. Наконец увидели мы хозяина. Он взобрался на телегу со сломанной осью, стоявшую посреди двора, чтобы дозирать за любым приближением. Завидев нас, он спрыгнул и двинулся к нам с приятной улыбкой. Он назвался Палладием Рутилием, и ему было досадно, что мы о нем не слышали, из чего можно было заключить, что здесь не вертеп нечестивцев; мы же о себе сказали, что ученики знаменитого Филаммона, о котором он тоже не слыхал. Засим велел нам торопиться к ужину, затем что все готово, а те двое, что по его приказу ловили прохожих, принесли нам таз с водою и полотенце. В доме застали мы то же, что и во всем поместье Палладия: стены прокопченные, в потолке такая дыра, что птицы могут на лету гадить ему в блюдо, а сам он приглашает нас разделить его трапезу.

– Вы, думаю, отдадите должное, – начал он, – этим дроздам, которых я сам в своей усадьбе откармливаю, а повар мой придает им все, чего не дала природа.

Между тем перед нами на блюде были никакие не дрозды, а тощий и жилистый кусок говядины, которая, полагаю, жила в тяготах и умерла с облегчением; и хоть сперва я ощутил негодование, что нас сюда зазвали с такой настойчивостью, чтоб бесстыдно выдавать за дроздов то, что при жизни летать не умело, да и по смерти не украсило собою небосвода, но потом любопытство во мне взяло верх и я решил посмотреть, что будет дальше, рассудив, что в краях, где трактирный слуга мог выдать себя за наследника Селевкидов, и скромной говядине можно объявить себя дроздом, если найдется кому поддержать ее притязания.

– Кто умеет их откармливать, – говорил меж тем Палладий, – тот обеспечит себя и отменными блюдами, и хорошим доходом, только надобно, чтобы клеть у них была чистая и светлая, подкладывать туда свежей зелени да менять ее часто; кормить их карийскими фигами, мелко порезав и смешав с мукою, да, если можно, прибавлять к их трапезе семян мирта, плюща и дикой маслины, чтобы им одинакая еда не надоедала.

И пока Гемелл, впавший в ученое исступление, вспоминал всех комиков, у которых герои едят дроздов с медовыми лепешками, усугубляя наши муки подробным описанием золотого века, один из двух наших Гермесов – путеводителей в мир скудости, стоявший по правую руку от хозяина, наклонился и прошептал ему что-то на ухо.

– Надо же! – вскричал Палладий. – Вот что значит иметь тысячу забот: о важнейших вещах забываешь. Я запамятовал сказать, что тех дроздов, которых только поймали, непременно держать вместе с теми, кои у тебя уже обвыклись: так их страх и тоска скорее уймется. Спасибо, Миккал напомнил, из слуг моих усерднейший и великий мастер ловить диких гусей, – сказал Палладий с благосклонной улыбкою. – Знаете ли вы, как это делается? Надобно взять чемерицы или цикутного семени, вместе с корнем, и, прибавив овса или других каких зерен, положить в воду и мочить целые сутки, после чего варить все это до тех пор, как зерна всю воду втянут в себя; потом посыпать ими в том месте, куда обыкновенно гуси прилетают, и как скоро наклюются они этих зерен, уснут, как бы допьяна напились, и тогда можно уже их брать руками.

Гемелл тут же сравнил этот промысел с мудростью Эгерии, благодаря которой был для царя Нумы пойман Фавн, опьяненный медвяным питьем из колодца, а я про себя думал, глядя на Палладия: «Тебе бы поберечь чемерицу и не тратить ее на что попало, когда в твоем хозяйстве найдется ей много лучшее применение».

А тот, не уставая нас потчевать, с нежностью посмотрел на следующее блюдо, где плавали мелкие рыбки в масле, встречаясь друг с другом столь же часто, как февраль с августом, и молвил:

– Вы, верно, заметили, как прекрасны и нежны эти фрикадельки на свежем фазаньем жире: лучше их только фрикадельки из павлина, которых, однако, у меня не бывает, затем что я и в удовольствиях стараюсь не переходить меры, приличной разумному человеку. Фазанов я развожу сам и могу похвалиться, что это делается в согласии со всеми правилами: именно, надобно заботиться о молодых фазанах, то есть родившихся в прошлом году, ибо старшие уже не годны давать потомство. Яйца они несут раз в году и не более двух десятков; на тридцатый день вылупятся птенцы: первые пятнадцать дней надобно их кормить разваренной ячменной мукой, окропленной вином, а потом давать им дробленую пшеницу, кузнечиков и муравьиные яйца. Откармливать же так: фунта пшеничной муки, замешанной и разделенной на маленькие кусочки, достаточно для фазана на тридцать дней, да следи, чтобы эти кусочки были смочены маслом: как бы он у тебя не околел, если этот кусочек попадет ему под основание языка. Соблюдя же все эти правила, ты обеспечишь себя трапезой не только сытной, но и удовлетворяющей самому разборчивому вкусу, если, конечно, имеешь в своем распоряжении перец, вино и хорошего повара, чего я всем от души желаю.

Мы в сердцах наших присоединились к его пожеланию. Тем временем второй слуга, по имени Клитофонт, не упустил ему напомнить, что, буде случится у фазанов типун, протирать им клювы чесноком. Гемелл же вознес хвалу фазанам, но не всем вообще, а только хорошо ощипанным: ведь говорят поэты, что нет на свете большей редкости, чем правильно ощипанный фазан. Прибавил он и похвалу Палладиеву поместью, сравнив его с устьем Фасиса, где, по словам Агафархида, бродят тучами фазаны, и заявив, что оно привело бы в восхищение самого Птолемея Филадельфа: тот ведь однажды задал у себя в городе великолепнейшие торжества, для которых был возведен павильон с золотыми орлами и финикийскими занавесями, и сатиры, выкрашенные суриком, ехали на ослах в серебряной сбруе, и катилась на повозке пещера, затененная плющом и зловещим тисом, где совершалась свадьба Семелы, а вокруг нее вились бассариды, все в змеях и винограде, статуя Нисы вставала с места, чтобы совершить возлияние молоком из золотого фиала, и несли огромный груз ладана, мирры, кассии, фиалкового корня и, словно величайшую драгоценность, – павлинов, цесарок и мидийских фазанов в клетках.

Палладий еще много нам открыл, украшая наготу своего стола неисчерпаемыми богатствами своей памяти и заставляя нас желать, чтобы мы оказались не здесь, а там, где он сам себе кажется: подлинно, речи его были так