Очень легкая смерть. Повести. Эссе - Симона де Бовуар

Мне понятно, зачем нужны были матери эти записи, — она хотела успокоиться на мой счет. Но она не стремилась бы к этому, если бы ее не мучила неустанная забота о моем спасении. «Конечно, я хочу попасть на небо, но не одна, а с дочерьми», — писала она своей приятельнице, молодой монахине.

Случается, хоть и очень редко, что любовь, дружеская привязанность, чувство товарищества одолевают предсмертное одиночество. Однако, несмотря на кажущуюся близость, даже в те минуты, когда я держала руку матери, я не была с ней: я ей лгала. И поскольку ее обманывали всю жизнь, этот последний обман был мне отвратителен. Я словно участвовала в заговоре, который готовила ей судьба. И в то же время каждой клеткой своего существа я поддерживала ее бунт, ее протест против смерти: возможно, еще и по этой причине я так болезненно приняла ее поражение. Меня не было подле нее в момент ее кончины. Я трижды видела агонию умирающих, но лишь у одра матери узнала, что такое издевки Смерти, ее гримасы и судороги. Узнала Смерть из страшных сказок, что стучит в дверь с косой в руке, безжалостную пришелицу из неведомых краев. У Смерти было лицо матери и ее страшный оскал, ее доверчивая улыбка.

«Ему пора умирать». Бедные, одинокие старики, многие из них совсем не считают, что час их пробил. Эти избитые слова часто приходили мне на ум, когда я думала о матери. Я не верила, что можно искренне оплакивать человека, которому больше семидесяти. Когда я встречала немолодую женщину, удрученную недавней утратой матери, я принимала ее за истеричку: мы все смертны, и в восемьдесят лет можно завершить свой земной путь…

Но нет. Человек умирает не оттого только, что родился, жил, состарился. Он умирает от конкретной причины, и, хотя мать доживала последние годы, мы были потрясены, когда узнали, что у нее саркома. Рак, инфаркт, воспаление легких — все это так же ужасно и неожиданно, как авария во время полета. Мужество матери вселяет оптимизм: почти парализованная, при последнем издыхании, она боролась за каждое бесконечно ценное мгновение; и в то же время ее тщетное упорство срывало утешительный покров мнимой обыденности. Естественной смерти не существует: ни одно несчастье, обрушивающееся на человека, не может быть естественным, ибо мир существует постольку, поскольку существует человек. Все люди смертны, но для каждого человека смерть — это бедствие, которое настигает его, как ничем не оправданное насилие, даже если человек покорно принимает ее.

Сломленная

Пер. Б. Арзуманян

Понедельник, 13 сентября. Соляные копи. Что за причудливая декорация: на окраине деревенского селения словно набросок города, существующего вне времени. Я прошла до середины амфитеатра, поднялась по лестнице центрального павильона и долго созерцала строгое величие зданий, построенных для чего-то, но никогда ничему не служивших. Они осязаемы, они существуют, однако заброшенность превратила их в фантастический призрак, спрашивается только — чего. Теплая трава под осенним небом, запах опавшей листвы говорили мне, что я еще не покинула этот мир, но лишь лет на двести углубилась в прошлое. Я сходила к машине за вещами. Разложила на земле одеяло, подушки, поставила транзистор и, слушая Моцарта, курила. За двумя-тремя пыльными окнами угадывалась жизнь. У одной из тяжелых дверей остановился грузовик. Люди открыли дверь, погрузили в кузов какие-то мешки, и ничто более не нарушало послеполуденной тишины. Концерт кончился, и я принялась за чтение. Все казалось непривычным: заехала так далеко, на берег незнакомой реки; подняв глаза, вижу себя среди этих камней, вне моей настоящей жизни.

Ведь самое удивительное — это то, что я оказалась здесь и рада этому. Страшит как раз предстоящее одинокое возвращение в Париж. До сих пор если не было Мориса, то уж девочки сопровождали меня во всех путешествиях. Я думала, радость будет неполной без восторгов Колетты, без придирчивости Люсьенны. Но вдруг, забытая, эта радость вернулась, уже в каком-то новом качестве. Свобода сделала меня моложе лет на двадцать. Закрыв книгу, я даже принялась писать для самой себя, как в двадцать лет.

Я никогда не расстаюсь с Морисом без тяжести на сердце. Конгресс должен продлиться всего неделю, и все же, пока мы ехали из Мужена на аэродром в Ниццу, я чувствовала спазмы в горле. И он тоже волновался. Когда громкоговоритель пригласил пассажиров, улетающих в Рим, Морис очень крепко обнял меня: «Не разбейся в машине». — «Не разбейся в самолете». Прежде чем уйти, он снова обернулся: в его глазах была тревога, поразившая меня. Что-то трагическое было и во взлете. Самолет оторвался от земли с жестокостью «прощай».

Но вскоре ощущение радости жизни вернулось ко мне. Нет, отсутствие дочерей меня не огорчало. Наоборот. Я могла вести машину быстро или медленно — как захочу. Могла ехать куда мне заблагорассудится, останавливаться, когда мне понравится. Я решила недельку побродяжничать. И вот я встаю с рассветом. Машина ждет меня во дворе, как верный конь. Она влажна от росы. Я протираю ей глаза и радостно, как будто надгрызаю орех, начинаю новый день, который только что озарило солнце. Возле меня белая дорожная сумка. В ней карты Мишлена, «Голубой гид», книги, теплый жакет, сигареты — мои скромные спутники. Никто не раздражается, когда я спрашиваю у хозяйки гостиницы, как она готовит цыпленка с раками.

Скоро настанет вечер, но еще тепло. Это одно из тех волнующих мгновений, когда земля в столь полном согласии с людьми, что кажется невозможным, чтобы кто-нибудь из них был несчастлив.

Вторник, 14 сентября. Одна из моих черт, восхищавших Мориса, — это сила того, что он называл «чуткостью к жизни». Она ожила за время этого краткого пребывания наедине с собой. Теперь, когда Колетта вышла замуж, а Люсьенна в Америке, у меня есть время ее развивать. «Тебе будет скучно. Ты должна пойти работать», — говорил Морис в Мужене. Он настаивал. Но я не хочу. По крайней мере, сейчас. Я хочу, наконец, немного пожить для себя. И насладиться вместе с Морисом тем уединением вдвоем, которого мы так долго были лишены. У меня в голове куча планов.

Пятница, 17 сентября. Во вторник я позвонила Колетте. У нее грипп. Она заспорила, когда я сказала, что сейчас же возвращаюсь в Париж: Жан-Пьер прекрасно ухаживает за ней. Но я беспокоилась и вернулась в тот же день. Застала ее в постели, очень похудевшей. У нее температура каждый вечер. Уже